Антивоенное движение, заявившее о себе в России в первые дни полномасштабного вторжения, казалось, смыто волной репрессий. Однако это впечатление, возможно, обманчиво. Уничтожив мирную оппозицию, Кремль столкнулся с партизанским сопротивлением.   

За всё время полномасштабного вторжения задержано по меньшей мере 20 тыс. его противников; 7,5 тыс. стали фигурантами административных и 636 – уголовных дел, подсчитал правозащитный проект «ОВД-инфо». 

По словам пресс-секретаря организации Дмитрия Анисимова, это далеко не полные данные, так как не все антивоенные дела получают огласку. Тем не менее по ежемесячным сводкам «ОВД-инфо» можно приблизительно судить как о динамике репрессий, так и (косвенно) – самих протестов. 

Две трети (15 тыс.) задержаний произошли в первый месяц «спецоперации», на фоне массовых протестов против нее. Но после того, как одиозные законы, карающие за «дискредитацию» и «фейки» об армии, сделали цену выхода на площадь слишком высокой, их число упало до 461 в апреле, 247 в мае, 107 в июне и так далее. 

Осенняя мобилизация привела к новому всплеску протестов. В сентябре-октябре задержания опять исчислялись четырехзначными цифрами. Но, как только острый момент миновал, спад продолжился. В мае нынешнего года «ОВД-инфо» зафиксировал 33 задержания, в июне – семь, в июле – восемь.

Схожую тенденцию показывает и количество возбужденных административных дел о «дискредитации армии», то есть критике войны. Высшей точки оно достигло в апреле 2022-го (949 дел), а низшей – в июле 2023-го (135). Статистика уголовных дел менее информативна, так как часто их открывают не по горячим следам, а по поводу давних высказываний или действий. 

Делать на основании этих данных вывод о том, что антивоенное движение в РФ почти полностью подавлено, преждевременно. Скорее, они говорят о том, что открыто критиковать войну на улицах или в соцсетях сегодня решаются немногие. 

В годовщину российской агрессии демонстрации протеста в России были редкими и малолюдными – в основном, одиночные пикеты и возложения цветов к стихийным мемориалам. Та же картина наблюдалась и в дни солидарности с Навальным. 

Однако на смену мирным протестам мирного времени – собраниям, петициям, заявлениям – приходят «партизанские» акции – от листовок и граффити до поджогов военкоматов и саботажа на железных дорогах. 

При созданная властями ситуация, при которой за мирный пикет наказание может быть более неминуемым и не менее жестким, чем за атаку на поезд с боеприпасами, создает весьма опасную тенденцию.

Мирный протест уходит в подполье

Ещё в начале вторжения одной из самых распространенных форм антивоенной активности стало распространение листовок, стикеров, зеленых ленточек и так далее. Она продолжается и сегодня. В частности, телеграм-канал движения «Весна» «Видимый протест», собирающий информацию о таких действиях, публикует по несколько фотоотчетов из разных городов каждый день. 

Чаще всего на них можно увидеть рукописные или отпечатанные на домашнем принтере прокламации, знаки «пацифик», граффити «Нет войне», информацию о российских потерях или способах избежать призыва. Встречаются и надписи на денежных купюрах. 

Аудитория такого рода агитации, скорее всего, невелика, как в силу ничтожных тиражей листовок, так и бдительности коммунальных служб, уничтожающих любые следы антивоенной активности. Тем не менее она ободряет единомышленников и позволяет антивоенной критике хоть в каком-то виде присутствовать в публичном пространстве, заполненном образами Z-пропаганды. 

Если до полномасштабной войны листовки были относительно безопасной формой протеста, то теперь (как показывает, в частности, история петербурженки Александры Скочиленко) за них может грозить серьезное наказание. Агитаторы вынуждены прибегать к конспирации: использовать сменную одежду (чтобы скрыть следы краски или клея) и «полевой» телефон, избегать камер видеонаблюдения и тому подобное. 

Те, кого силовикам удается схватить, рискуют не только быть избитыми, но и стать фигурантами очередного «антиэкстремистского» дела. В лучшем случае можно отделаться крупным штрафом за «дискредитацию» – до 50 тыс. рублей, что превышает месячный доход большинства россиян. 

Другой формой мирного протеста стали граффити и  покушения на символы, которые власти преподносят как «вандализм по мотивам ненависти» (до трех лет тюрьмы). Как правило речь идет об обычных надписях на стенах или асфальте, а иногда – о повреждении или «оскорблении» «патриотических» билбордов, баннеров, памятников, инсталляций и тому подобного. 

Хотя подобные действия обычно носят сугубо мирный характер, власти реагируют на них нервно, особенно когда речь идет о покушении на «святое». Например, за «вандализм» осудили (на два года условно) 60-летнюю петербурженку Ирину Цыбаневу, оставившую на могиле родителей Путина записку: «Родители маньяка, заберите его к себе».   

Подобных инцидентов, похоже, не становится меньше. По данным центра «Сова», в 2022-м российские власти вынесли пятнадцать приговоров так называемым «вандалам» и возбудили ещё шестнадцать дел. В текущем году зафиксировано уже четырнадцать приговоров и восемь дел. 

При этом судить о реальном размахе подобной активности трудно, так как далеко не всегда её авторов удается вычислить. Так, полиция Владивостока недавно объявила награду в 200 тыс. рублей за любую информацию о неизвестных, изрезавших флаги, установленные на могилах погибших в «СВО» (что говорит об отсутствии успехов в расследовании происшествия). 

Из пацифистов – в партизаны

Криминализация любых, в том числе безобидных по форме, антивоенных высказываний – включая даже использование слова «война» – привела к тому, что российский протест, долгие годы бывший почти исключительно мирным, становится всё более радикальным. 

С начала войны не было ни одного месяца, когда в России не вспыхивали военкоматы (чаще всего горели именно они), отделы полиции, местные администрации, офисы «Единой России», вербовочные палатки и так далее.

Первый подобный случай произошел в конце февраля 2022-го в подмосковных Луховицах: двадцатиоднолетний рабочий авиазавода Кирилл Бутылин метнул два «коктейля Молотова» в здание местного военкомата. 

В «манифесте», появившемся в сети несколько дней спустя, Бутылин объяснил, что хотел уничтожить личные дела призывников и показать украинцам, что «не все [в России] боятся и не всем безразлично». «Наши протестующие должны вдохновиться и действовать решительнее», – написал активист. 

Хотя исполнить задуманное Бутылину не удалось, а сам он был вскоре арестован и приговорен к тринадцати годам тюрьмы как «террорист», у него действительно нашлись последователи. 

По данным «Медиазоны», в марте произошло три, в апреле – еще два, а в мае – тринадцать антивоенных поджогов. Однако по-настоящему многочисленными они стали осенью, на фоне мобилизации: 28 в сентябре, и 16 в октябре. Всего, по подсчетам издания, с февраля 2022 года по конец июля 2023-го произошло 113 атак на военкоматы и другие госучреждения. 

О том, что к радикальным действиям россиян нередко толкает страх за судьбу близких или скорбь по погибшим, свидетельствуют истории многих «партизан». Так, выстреливший в военкома водитель лесовоза из Усть-Илимска Руслан Зинин хотел помешать мобилизации двоюродного брата, а обвиняемый в попытке поджога военкомата школьник Егор Балазейкин тяжело переживал смерть ушедшего на фронт дяди. Похожий мотив – тревога за сына – был и у бывшего пожарного Алексея Нуриева, получившего 19-летний срок за поджог военкомата. 

Первое время подобные акции рассматривались властями как «хулиганство» или «умышленное повреждение имущества». С начала нынешнего года речь идёт уже о «терроризме» (наказание – до двадцати лет тюрьмы). Однако на сегодняшний день не известно ни об одном пострадавшем в результате такой атаки. 

В большинстве случаев материальный ущерб от действий «партизан» минимален. Они несут, скорее, символический посыл. 

«Как правило, [у “партизан” есть] две основных мотивации: помешать мобилизации и призыву, по возможности уничтожив архивы воинского учета, и выразить протест…  Часть людей про архивы не думают вообще. Они выбирают целью не только военкоматы, но и здания ФСБ, Росгвардии, полиции. Яркий пример – дело Игоря Паскаря. На допросе и в письмах он объяснял, что хотел привлечь внимание людей к войне ... Он кинул бутылку с горючей жидкостью в каменный порог здания ФСБ [в Краснодаре]. Потом нанес на лицо желтую и синюю краску. Стоял и ждал, когда его задержат. По сути, это был радикальный пикет», – говорит участник помогающего «партизанам» правозащитного проекта «Зона солидарности» Иван Асташин. 

В партизаны идут люди самых разных политических взглядов. Большинство из них, как отмечает Асташин, политизировались под влиянием агитации команды Навального. Однако встречаются и крайне левые, и крайне правые, и даже, если верить российским СМИ, сторонники конспирологического движения «граждан СССР». 

Часто это одинокие мужчины зрелого возраста, живущие в депрессивных городках и поселках. Однако есть и очень молодые люди, в том числе школьники. 

То, что «партизанские акции», как правило, происходят в глубинке и совершаются людьми рабочих профессий (в то время как до войны наиболее оппозиционным слоем считались образованные жители мегаполисов), не должно удивлять. Бедные регионы являются для властей основным источником «пушечного мяса». Поэтому их жители острее ощущают последствия войны. 

Впрочем, рассматривать поджоги исключительно как жесты отчаяния едва ли правильно. По мнению Асташина, партизаны преследуют вполне реалистичную цель – уничтожить архивы. Эксперт ссылается на слова начальницы военно-учетного стола в челябинском Бакале о том, что если бы обвиняемым удалось сжечь карточки военнообязанных, мобилизация в районе была бы сорвана. 

Не все «партизаны» добровольно сдаются силовикам. Согласно июльским подсчетам сайта «Avtozak live», как минимум в тридцати случаях атак на административные здания виновных так и не нашли. 

Рельсовая война 

Саботаж на железных дорогах становится главной формой радикального антивоенного протеста, опережая поджоги военкоматов. По подсчетам мониторящего акции прямого действия телеграм-канала «Вестник восстания», летом не было ни одной недели, когда бы в разных частях страны не происходили подобные инциденты. 

Обычно горели релейные шкафы – будки с аппаратурой, повреждение которых может остановить движение по магистрали и даже привести к крушению поезда. 

Издание «Важные истории» насчитало 64 подобных случая в 2022 году и 68 – с начала января до конца мая. В июне-июле, судя по собранным «Вестником восстания» публикациям СМИ, их было не менее тридцати, и ещё около десятка в августе. Таким образом, общее число актов саботажа уже превышает количество атак на военкоматы и другие административные здания.   

О масштабах ущерба для военных поставок говорить сложно, поскольку власти по очевидным причинам не разглашают подобную информацию. Однако в ряде случаев в «РЖД» сообщали о задержке поездов или сбоях в работе светофоров. 

О том, что российские власти рассматривают подобные акции как серьезную угрозу, свидетельствуют ужесточения законодательства. В конце прошлого года Уголовный кодекс дополнили статьями, карающими не только за саму «диверсию», но и за «создание диверсионного сообщества» или участие в нем, «содействие диверсионной деятельности», её «пропаганду», «оправдание» и так далее. 

Большинство новых составов предполагают драконовские наказания, вплоть до пожизненного заключения. Что касается самих диверсий, то срок за их совершение был увеличен с пятнадцати до двадцати лет.   

Таким образом, сожжение релейного шкафа (которое до войны, скорее всего, потянуло бы на «повреждение имущества» с максимальным наказанием пять лет тюрьмы) или даже планирование такого действия теперь является тяжким госпреступлением, наряду с терроризмом и изменой. 

Самый суровый приговор за антивоенную деятельность – 22 года лишения свободы – получил железнодорожный «партизан» Сергей Белавин. По версии властей, он по заданию украинской разведки пустил под откос военный состав в Брянской области. 

Партизаны и/или марионетки? 

В последних числах июля – начале августа в России произошло рекордное количество попыток поджогов военкоматов – три десятка всего за несколько дней. Однако эта волна стоит особняком по сравнению с событиями предыдущих месяцев (в том числе, потому что ни о новой фазе мобилизации, ни о громких событиях на фронте речи пока не идет). 

Похоже, на этот раз большинство поджигателей, среди которых необычно много пожилых людей, стали жертвами манипуляторов, сумевших убедить их в том, что в зданиях засели «враги».

Кто стоит за провокациями, можно лишь догадываться. По мнению Асташина, сомнительно, что их организовали украинские спецслужбы, для которых военкоматы едва ли являются значимой целью. Более вероятно, что россиян обманывают проукраинские активисты и/или российские силовики, стремящиеся получить награду за задержание «террористов». 

Правдоподобия последней версии придает дело 19-летней жительницы Ярославля Валерии Зотовой, якобы планировавшей поджечь склад с гуманитарной помощью для военных. Защитники девушки утверждали, что к поступку её склонял некий «Андрей», впоследствии оказавшийся агентом ФСБ – в рамках «следственного эксперимента». 

Какая доля акций совершена под влиянием манипуляторов, сказать сложно. Однако Асташин убежден, что до самого последнего времени большинство поджигателей военкоматов действовали из идейных побуждений, а телефонное мошенничество – явление новое. 

Об авторстве и мотивах железнодорожного саботажа ещё сложнее сказать что-то бесспорное. 

Многочисленные оппозиционные телеграм-каналы, позиционирующие себя как проукраинские повстанческие движения («Роспартизан», «Свобода России» и так далее), приписывают поджоги «сознательным россиянам». 

В свою очередь, силовики обычно отрицают идейные мотивы тех, кого им удается поймать. Стандартные сообщения об этом, как правило, упоминают таинственных «кураторов», будто бы предлагавших обвиняемым деньги за «диверсию». 

У самих арестованных, как правило, нет возможности донести свои взгляды до широкой аудитории. Большинство дел о саботаже еще не дошли до суда, где подсудимые могли бы выступить с заявлениями. Их близкие обычно избегают общения с прессой, силовики сообщают минимум деталей, а еще оставшиеся в России правозащитные НКО обычно не имеют возможности отправить к подозреваемым адвокатов. В итоге, до самого приговора о процессах не просачивается почти ничего, хотя формально они и не являются закрытыми, объясняет Асташин. 

Признания некоторых подсудимых также не ставят точку в вопросе. 

«Людей, задержанных за поджоги военкоматов – например, Паскаря и Важдаева – пытали, требуя дать показания о том, что они получали деньги от СБУ (а не действовали по собственной инициативе – прим. ред.). Это делается, чтобы лишить подсудимых субъектности, представив их марионетками», – добавляет собеседник, уверенный, что подобное происходит и в делах о саботаже.   

По мнению эксперта, на магистралях действуют одиночки или небольшие – по три-четыре человека – группки. В отдельных случаях ими действительно руководят корыстные побуждения. 

«По делу [о поджоге релейных шкафов] в Красноярске судят молодых людей – всем им около восемнадцати. Мы выяснили, что по крайней мере двое из них не придерживались антивоенных взглядов. Один даже хотел вступить в ЧВК “Вагнер”. Их убедили поджечь релейные шкафы за деньги, якобы для того, чтобы компания-поставщик получила откат», – рассказывает Асташин. 

Однако есть и противоположные примеры. В частности, житель города Реж Владлен Меньшиков, признавшийся в том, что установил перемычку из проволоки между рельсами Свердловской железной дороги, подтвердил свои антивоенные взгляды в разговорах с защитником. А из дела 18-летнего кубанца Леона Даршта известно, что наряду с релейным шкафом он якобы поджег Z-баннер. 

Бунт детей?

Что доподлинно известно о железнодорожных партизанах, так это то, что подавляющее большинство из них очень юны. По информации, собранной в начале года «Медиазоной», трети (34%) арестованных не исполнилось и восемнадцати, а половине (47%) было от 18-ти до 23-х. 

Возраст некоторых из арестованных «диверсантов» просто шокирует. Например, в январе ФСБ отчиталась о задержании троих восьмиклассников из подмосковного Чехова, якобы совершивших поджог на железной дороге. 

С одной стороны, это может быть аргументом в пользу версии о «кураторах», в том числе из российских спецслужб, сотрудники которых не раз подставляли тинэйджеров (достаточно вспомнить о резонансном процессе «Нового величия»). 

С другой, в предвоенные годы именно молодежь была наиболее восприимчивой и самоотверженной частью оппозиционного движения. Уровень поддержки войны среди зумеров значительно ниже, чем в среднем по стране. А о том, что политизация молодежи может происходить очень рано, свидетельствует, например, дело канских подростков, которых обвиняли в подготовке теракта.

Один из них, шестнадцатилетний (на момент приговора) Никита Уваров, заявил на суде: «Мне было больно от того, что у меня в стране репрессируют людей, гражданских активистов, которые желают стране добра». 

Молодость железнодорожных партизан контрастирует с тем, что мы знаем о поджигателях военкоматов. По версии Асташина, взрослые «партизаны», такие как 46-летний Паскарь, часто рассматривают свой поступок как акт самопожертвования. В отличие от них, подростки не верят, что их посадят и стараются этого избежать. 

В некоторых случаях им это, похоже, удается. «В отличие от [атак против] военкоматов, тут намного больше случаев, когда никого не задержали», – отмечает правозащитник. 

Таким образом российские власти, похоже, создали парадоксальную ситуацию, когда вывести из строя железнодорожное оборудование или подпалить военкомат может быть едва ли не менее опасной затеей, чем встать в одиночный пикет. 

Что дальше? 

В последние полтора года российский режим делает всё, чтобы сделать насилие единственным языком общения между властью и несогласными – будь то антивоенные активисты или «рассерженные патриоты». 

Если за первый год полномасштабной войны количество противников войны, осужденных на реальные сроки, составляло от нуля до трех человек в месяц, то в нынешнем году кривая резко пошла вверх. Годовщину вторжения в Украину российские силовики отметили рекордом – 16 критиков «СВО», отправленных в тюрьму в течение одного месяца. 

Растет и суровость приговоров. В 2022 году лишь десять россиян получили реальные сроки за посты в интернете и прочие антивоенные высказывания, а в 2023-м (по состоянию на середину июля) – 38. В первый год войны средний срок наказания составлял три года, в нынешнем – почти семь лет. 

До мятежа «Вагнера» в России ещё оставалось место для некого подобия публичной дискуссии о «спецоперации», которую вели фрондирующие военкоры или полуавтономные от Кремля турбо-патриотические деятели. Сегодня зачистка публичного поля, похоже, становится тотальной. 

Стремясь покончить с любыми лидерами мнений, не совпадающих с его собственным – от Навального и Кагарлицкого до Стрелкова и Пригожина, да и любой легальной оппозиционной деятельностью, государство может столкнуться, и уже сталкивается, с новым вызовом в виде децентрализованного партизанского движения. Хватит ли у властей сил и ресурсов, чтобы справиться с саботажем в тылу, вопрос открытый.