Россияне постоянно сталкиваются с эйджизмом (дискриминацией по возрасту) на работе, дома, в общественной жизни и при получении социальных услуг. Шанс стать жертвой стереотипов есть как у самых юных, так и у пожилых, и даже тех, кто едва перевалил за сорокалетний рубеж.  

В итоге большинство граждан чувствуют себя «слишком молодыми» или «слишком старыми» для полноценной жизни. Можно ли изменить ситуацию?

Как возраст влияет на условия труда 

С эйджизмом при найме на работу имели дело 39% россиян и россиянок, опрошенных рекрутинговым порталом Superjob.ru. В том, что подобная предвзятость существует, убеждены 65%.

В глазах работников возраст является даже более серьезным барьером, чем пол: в наличии гендерных предрассудков на рынке труда убеждены лишь 43% респондентов, а сталкивались с ними на собственном опыте 24% женщин и 17% мужчин.

Закон запрещает работодателям указывать возраст в объявлениях о вакансиях, но фактически это по-прежнему иногда практикуется. В интернете нетрудно обнаружить вакансии уборщицы «старше шестидесяти» или повара «от двадцати до сорока».

«В сфере труда возраст – самое распространенное основание для дискриминации. Часто соискателям отказывают, узнав их возраст», – говорит председательница Ассоциации «Юристы за трудовые права» Юлия Островская.

Почти половина (41%) работодателей признались, что поступают так, показывает исследование HeadHunter.

Согласно Росстату, уровень безработицы в России невысок: в среднем около 5%. Существенно выше он лишь среди молодежи до 24-х лет, что объясняется недостатком квалификации. Однако эти данные ничего не говорят о качестве рабочих мест, на которые могут претендовать люди разных возрастов.

Об этом позволяет судить кривая зарплаты, которая в России выглядит иначе, чем в среднем по странам ОЭСР. В норме заработки сотрудников круто повышаются начиная с 25-ти, достигают пика в 45-50 лет, а потом плавно и незначительно снижаются. Обычно такую динамику объясняют накоплением знаний и опыта (человеческого капитала), растущих с возрастом, но ближе к старости начинающих обесцениваться.

В РФ зарплата сотрудников доходит до максимума уже в 30-40 лет, после чего катится по наклонной. На закате карьеры (в 60-65 лет) средний россиянин зарабатывает так же мало, как в её начале, демонстрирует исследование ВШЭ.

Сложности с поиском хорошей работы начинаются на четвертом десятке и нарастают ближе к предпенсионному возрасту. Согласно опросу НАФИ, больше половины (57%) респондентов 50-60 лет уверены, что не смогут найти равноценную работу в случае увольнения. 

Тридцати-сорокалетние составляют самую массовую долю людей, занимающих престижные и высокооплачиваемые позиции: врачей (22%), юристов (31%), инженеров (34%), менеджеров (38,5%), айтишников (43%). Исключение составляют руководители и педагоги, средний возраст которых выше.

Чем менее квалифицированным является труд, тем больше им заняты 40-50-летние. Например, среди чернорабочих их 24%, уборщиков и прислуги – 26%, промышленных рабочих – 27%, среднего медперсонала – 31%, сельхозрабочих – 33%, показывают цифры Росстата. 

Работники старше 45-ти менее энергичны и выносливы, хуже осваивают новые навыки и страдают «ригидностью мышления», считают работодатели, опрошенные HeadHunter. Пенсионерам предъявляют те же претензии, но в еще более категоричной форме. Часто звучат аргументы, вроде: «У нас молодой коллектив, пожилые в него не впишутся». По мнению Юлии Островской, всё это предрассудки, которые необходимо изживать.

«Предположение, что по наступлении сорока лет люди становятся менее энергичными или способными к обучению, не соответствует действительности. Сейчас демография и рынок труда сильно меняются. В связи с повышением пенсионного возраста людям приходится дольше работать. С ростом продолжительности жизни пересматриваются границы молодости. Меняется профессиональная траектория – многие [в зрелом или пожилом возрасте] приобретают новые специальности», – отмечает она.

Ни наука, ни опросы не подтверждают стереотипов о резком снижении обучаемости, продуктивности или коммуникабельности с возрастом. Например, исследование французских ученых, проанализировавших десятки тысяч шахматных партий, показало, что профессиональные шахматисты обычно достигают зенита мастерства к 45-ти годам, после чего их результаты ухудшаются, но плавно и незначительно.

Лишь 10% работающих пенсионеров, опрошенных HeadHunter, сказали, что в коллективе они – «белые вороны». Половина (51%) работников считает коллег-пенсионеров столь же или даже более эффективными, чем остальные. Противоположного мнения придерживается 14%. 

Возможно, более веской причиной, почему боссы предпочитают молодых, является представление о том, что младшими легче управлять. Считается, что молодежь меньше думает о здоровье и охотнее соглашается на переработки. Поскольку сами руководители – чаще всего люди 40-50 лет, они могут думать, что сверстники или старшие по возрасту, скорее, будут сомневаться в их решениях и перечить их указаниям.

Подобная логика позволяет начальникам выжимать соки из подчиненных и поддерживать дисциплину, но едва ли способствует производительности труда.  

«Разнообразные по полу и возрасту коллективы более эффективны. Но это понимают, скорее, западные и высокотехнологичные компании, где многое зависит от человеческого капитала. В них всё популярнее идея diversity (разнообразия). Ведутся разговоры об инклюзии, снижении барьеров – не только с гуманистических и правозащитных позиций, но с точки зрения экономического эффекта. К сожалению, обычные российские работодатели пока далеки от таких дискуссий», – говорит Островская.

В итоге знания, опыт и творческий потенциал старших поколений часто пропадают втуне.

Пожилые – обуза для здравоохранения?

Труд – не единственная сфера, где остро стоит проблема эйджизма. Например, люди пенсионного возраста часто сталкиваются с дискриминацией в системе здравоохранения.

«С пожилыми людьми наши доктора не умеют общаться. Когда такой пациент приходит в поликлинику с жалобами, ему часто говорят: “У вас же возраст, посмотрите в свой паспорт. Что вы хотите?” Из-за такого отношения качество лечения пациента с болевым синдромом гораздо ниже, чем у молодых», — отмечал первый зам директора НИМЦ «Геронтология» Андрей Ильницкий.

Пожилые сталкиваются с пренебрежением не только в больницах, но буквально повсюду. С ними говорят свысока, как с маленькими или умалишенными, обращаются не по имени-отчеству, а «бабушка» или «дедушка»; считают обузой, а в последнее время – еще и обвиняют в ковидных ограничениях и дефиците больничных коек. Медработники не являются исключением. 

Так, по словам президента Лиги защитников пациентов Александра Саверского, службы скорой помощи неохотно госпитализируют престарелых пациентов, не доверяя их жалобам, избегая ответственности за возможную смерть или «экономя» дефицитные больничные койки. О таких случаях писали и до пандемии, а с ковидом проблема встала еще острее. 

По словам некоторых медиков, из-за нехватки специалистов, оборудования и мест в стационарах их коллегам приходится прибегать к так называемой «медицинской сортировке», то есть выбирать, кого спасать, а кого бросить на произвол судьбы. В таких случаях пожилые часто оказываются последними в очереди.

К дискриминации приводят не только предрассудки, но и политика бюджетной экономии. Курс на «оптимизацию» первичного звена здравоохранения (прежде всего, поликлиник) привел к закрытию многих учреждений. Врачи-специалисты переходят в клиники рангом выше. Это стало серьезным барьером для пенсионеров. 

«Сидение бабушек в поликлиниках исчезло, потому что там стало невозможно получить необходимую помощь. Чтобы попасть к специалисту, надо сначала записаться на прием к терапевту, затем поехать в клинику, где сидит специалист, находящуюся не рядом с домом, а часто – за полгорода», — объясняет Саверский.

В итоге россияне всё реже обращаются в государственные поликлиники: между 2010 и 2018 годом число их посещений сократилось на 150 млн. При этом у пожилых меньше возможностей воспользоваться преимуществами частной медицины, которая им просто не по карману.    

Пандемия и самоизоляция усугубили положение. Пожилые боятся выходить из дома, многие направления помощи стали недоступны, а уход за стариками в больницах оставляет желать лучшего, поскольку в палаты ограничили доступ родственникам. 

Геронтофобия проявляется и в других формах. Например, престарелые члены семьи часто становятся жертвами домашнего насилия. Хотя дискуссия о нём в последнее время ведётся довольно активно, законопроект о защите жертв встретил сильное противодействие ревнителей семейных ценностей и до сих пор не принят. 

Молодежь: подозрительный №1

Подростки и молодежь – объект постоянных тревог, контроля и гиперопеки со стороны властей и консервативной общественности. Госпропаганда рисует зумеров наивными жертвами всякого рода манипуляторов: от так называемых «групп смерти», якобы склоняющих тинейджеров к суициду, до «политических педофилов» (оппозиционеров).

Власти не жалеют усилий, чтобы оградить юношество от «чуждых влияний». Западным соцсетям угрожают блокировкой, объясняя это защитой подрастающего поколения от вредоносного контента. Молодежь «спасают» от «растлевающих» культурных явлений, вроде аниме и рэпа. В школах насаждают патриотическое воспитание с элементами слежки. В вузах – вычисляют и отчисляют «неблагонадежных» студентов. Активистов судят за вовлечение несовершеннолетних в несогласованные протесты, а самих зумеров – за участие в них.

В итоге не только политически активные, но и обычные старшеклассники и студенты оказывается под прессингом, поводом к которому может стать не только поход на митинг или неосторожный пост, но и безобидное увлечение косплеем или нестандартный внешний вид. 

Восприятие молодых как инфантильных и неблагонадежных отчасти объясняется легендой об их бунтарстве, зародившейся на волне антикоррупционных протестов конца 2010-х (до которых юношей и девушек считали, скорее, аполитичными).

Судя по опросам, российская молодежь действительно настроена несколько более оппозиционно, чем люди пенсионного и предпенсионного возраста, до сих пор травмированные потрясениями 1990-х. 

Однако исследования опровергают миф, будто мотором протестного движения является безответственная школота, увлекаемая в пропасть оппозиционными «крысоловами из Гамельна».

Несовершеннолетние подростки составляли лишь 2% участников последних митингов в защиту Алексея Навального, а люди студенческого возраста, от 18 до 24-х – около 25%. 

Однако версия о том, что путинскую «стабильность» атакуют незрелые юнцы, удобна. С одной стороны, она позволяет игнорировать действительные причины социального недовольства, а с другой – оправдывать цензуру и репрессии заботой о детях.

«Образ молодого, манипулируемого, горячего человека – самый подходящий, чтобы инфантилизировать протест. Кроме того, это хорошая эмблема инфантилизации населения в целом. Ведь “здравый смысл” элит состоит в том, что простые люди несамостоятельны и нуждаются в царе», – убежден сотрудник Лаборатории публичной социологии ЦНСИ Олег Журавлев. 

Как бороться с эйджизмом?

Российское законодательство слабо разработано в части антидискриминационных мер, говорит Юлия Островская из Ассоциации «Юристы за трудовые права».

Столкнувшись с предвзятым отношением на работе, пострадавший должен пойти в суд и доказать, что его права нарушили. Сделать это в большинстве случаев невозможно, так как работодатели редко раскрывают истинные мотивы увольнения, понижения в должности или отказа на собеседовании.

Отдельные положительные прецеденты не делают погоды. Например, в 2017-м стюардессы «Аэрофлота», обвинившие авиакомпанию в ущемлении прав бортпроводниц старше сорока, добились справедливости. Однако такие успехи единичны. 

По мнению юриста, бремя доказывания в подобных делах должно ложиться не на истца, а на ответчика (работодателя). Еще лучше – разрешать споры во внесудебном порядке.  

«Трудовая инспекция не обладает полномочиями расследовать случаи дискриминации. В других странах специальные органы могут проводить проверки, поднимать статистику и получать информацию о том, кого и как нанимают и увольняют в организации», – отмечает эксперт.

Преждевременное обесценивание человеческого капитала в России – следствие слабости системы переподготовки кадров и высокой доли механической работы в экономике, делает вывод директор Центра трудовых исследований ВШЭ Владимир Гимпельсон.

Поэтому важно популяризировать идею обучения в течение всей жизни, ориентировать дополнительное образование на людей более старшего возраста и строить его так, чтобы было легче совмещать учёбу с работой и семейными обязанностями, подчеркивает Островская. 

Медработники недостаточно осознают проблему эйджизма в здравоохранении, отмечала социолог Лола Колпина, написавшая монографию на эту тему. Профилактикой явления занимаются лишь в некоторых клиниках, а разъяснительная работа, как правило, проводится лишь если случилось какое-нибудь ЧП.

Просвещение и контроль в системе Минздрава, вероятно, могли бы улучшить обращение медперсонала с престарелыми пациентами. Но, чтобы сделать здравоохранение более инклюзивным, необходимо решать его структурные проблемы вроде дефицита коек, кадров, оборудования и учреждений. 

Преодолеть эйджизм в политике невозможно, пока общественность принимает поверхностное объяснение социальных конфликтов противостоянием «отцов и детей», полагает Олег Журавлев.

Хотя сами оппозиционно настроенные юноши и девушки, как правило, отказываются выделять себя из массы несогласных и высказывают те же претензии властям, что и люди более старшего возраста, «колониальный» взгляд на молодежь характерен не только для властей, отмечает социолог. 

Если госпропаганда инфантилизирует протест, то либеральная публика часто разделяет сентиментальный взгляд на молодежь как юных героев, противостоящих лицемерию «взрослого мира».

«Инфантилизация и романтизация – две стороны одной медали. Это похоже на колониальное восприятие “туземцев” – как дремучих и несамостоятельных, но при этом экзотических и прикольных», – считает Журавлев.

Таким образом, отказ от поколенческих клише, вероятно, пошел бы на пользу российскому обществу, но потребовал бы перестройки привычной картины мира, в которой притязания людей жестко ограничены полом, расой или возрастом.