Безоговорочная победа Владимира Зеленского на президентских выборах в Украине является еще одним проявлением всем известного мятежного духа страны. Но смогут ли бунтарские настроения привести к формированию в Украине прочной социально-экономической основы?

Зеленский — популярный комик и новичок в политике: таким образом, его избрание подавляющим большинством голосов представляет собой смелый прыжок в неизвестность. Но выбор украинцев вовсе не безрассуден. Это отражение охватившего практически всю Украину недовольства закосневшей политической системой страны, характерной чертой которой является широко распространенная коррупция.

Во многих отношениях «феномен Зеленского» можно рассматривать как революционное достижение. Более того, ведущий украинский социолог Евгений Головаха охарактеризовал результаты выборов как «электоральный Майдан», отсылая к ставшему знаковым протестному движению 2013–2014 годов, которое радикально изменило политический курс Украины.

Как на деле проявит себя Зеленский в качестве президента, пока никто не знает. Сам победитель предстает в образе «слуги народа», воспользовавшись популярностью одноименного телесериала с его участием. Его политическая программа расплывчата: избранный президент просто пообещал регулярно советоваться с украинцами перед принятием важных решений.

Впрочем, ясно одно. На данный момент Зеленский располагает значительным, но неустойчивым политическим капиталом. Учитывая разочарование украинцев, аналитики предупреждают, что у Зеленского, вероятно, есть не больше года, чтобы провести значимые реформы, в противном случае его популярность начнет спадать, и еще одна возможность существенно изменить ситуацию будет потеряна.

Какой бы хаотичной ни казалась украинская версия демократии, она представляет разительный контраст с Россией и тем, что ныне покойный гарвардский историк Эдвард Кинан (Edward Keenan) метко назвал «политическими обычаями Московии». Конечно, было бы слишком опрометчиво утверждать, что русские по сути своей авторитарны, а украинцы свободолюбивы. Любая национальная культура обладает разными и зачастую противоречивыми чертами и особенностями.

Тем не менее, существует ощутимая историческая тенденция, согласно которой русские и украинцы отличаются в своем отношении к государственной власти, допущении возможности компромиссов между неограниченной властью и социальной стабильностью и отношении к революционным потрясениям. Эти различия, корни которых уходят в исторический опыт обоих народов, вероятно, стали еще более очевидными за почти три десятилетия постсоветского развития.

Россия веками позиционировала себя как сильное, самодержавное имперское государство, которое призвано выступать на международной арене в качестве великой державы. Самодержавное правление было тесно связано с имперским характером государства, потому что ни одна сухопутная империя, в которой различие между «центром» и «колониальной периферией» оказывается размытым, не может встать на путь даже самой умеренной демократизации в центральных регионах, избежав риска дестабилизации всей имперской политической системы.

В истории царской России были только два периода, когда самодержавное правление потерпело крах: Смутное время или Смута в начале XVII века и революция 1917 года, за которой последовала гражданская война. Оба переворота оставили неизгладимый след в коллективной памяти россиян как периоды хаоса, связанные с глубокими социальными потрясениями и массовой гибелью людей.

Неспокойное в политическом отношении начало 1990-х годов, ознаменованное распадом Советского Союза, в целом воспринималось в России как наступление эпохи третьей смуты: время беззакония, массовой нищеты и набирающих обороты сепаратистских движений в отдаленных регионах — и все это в результате крайнего ослабления власти центрального правительства. Поэтому нет ничего удивительного в том, что при президенте Владимире Путине российская политика памяти стремилась противопоставить хаос, вызванный революционными потрясениями (будь то в 1917 или в 1991 году), «порядку» и «стабильности», гарантированным и поддерживаемым сильным централизованным государством.

Ситуация в Украине выглядит совсем иначе. Политическая система и квазигосударственные образования, которые украинцы пытались построить до того, как их земли были включены в состав Российской империи, заметно отличались от самодержавной структуры власти и традиций империи.

Для значительного числа украинцев слава (национального) государства и авторитарная система правления не обязательно были взаимозависимыми понятиями, как это было для многих русских. Другими словами, в отличие от русских, у украинцев не сложилось того, что некоторые политологи называют «недемократической гегемонистской национальной идентичностью».

Важно отметить, что украинцы иначе относятся и к революциям. Это, естественно, не означает, что они дорожат мифом о большевистской революции больше, чем русские. Все же украинский нарратив — это, прежде всего, борьба за национальное освобождение. Героическая и романтическая аура национальной революции, движущей силой которой является исторически обусловленная комбинация социальных и национальных факторов, явно находит отклик в сердцах миллионов украинцев.

Теперь дело за избранным президентом Зеленским — он должен направить революционную энергию украинцев в позитивное русло.

Некоторые комментаторы считают, что было бы неплохо, если бы бунтарский дух украинцев уравновесила здоровая доля консерватизма. Выдающийся украинский политический мыслитель начала XX века Вячеслав Липинский печально заметил однажды в письме к другу: «Не беда, что у нас есть революционеры. Беда в том, что у нас есть только революционеры».