Говоря о цензуре в России, обычно имеют в виду деятельность Роскомнадзора и силовых структур, борющихся с политическим инакомыслием. Однако многие россияне боятся, скорее, увольнения с работы, чем задержания на митинге или штрафа за «оскорбление власти» в интернете. Главным цензором для таких людей является работодатель.

Нередко предметом служебной тайны становится информация, значимая для общества.

Не выносить сор из избы 

В апреле рабочий Ижевского механического завода Павел Мерзляков сфотографировался с плакатом, критикующим халатность руководства оружейного предприятия и страны в борьбе с пандемией коронавируса.

«Пусть Путин и его буржуи рискуют, а не миллионы рабочих», – гласил лозунг. За это, считает Мерзляков, он поплатился местом оператора станков с программным управлением.

«Поначалу, когда началась ситуация с ковидом, у нас был недельный карантин. Потом мы стали системообразующим предприятием (их не останавливали в период весеннего локдауна) и нас внезапно вывели на работу. [Средств индивидуальной] защиты не было… Начали закрываться целые [производственные] участки. Об этом особо не распространялись. Говорили, что всего 10-12 человек [болеют]. Многим ставили [диагноз] не коронавирус, а [например] бронхит», – рассказывает собеседник.

Рабочие просили работодателя обеспечить их средствами защиты и служебным транспортом (чтобы не ездить в переполненных городских автобусах). Не найдя поддержки, Павел с единомышленниками провел серию «home-пикетов»: участники делали селфи с плакатами и выкладывали фото в соцсетях. Реакция последовала незамедлительно.

«Мне позвонил начальник цеха и сказал, что на них все время давят из Москвы (служба безопасности концерна «Ростех», владеющего контрольным пакетом акций ИМЗ). [Он сказал:] “Можешь по собственному желанию уйти, иначе тебе будут нарушения прилетать”», – говорит Мерзляков.

Увольняться он отказался. Тогда на его рабочем месте установили камеру. По его словам, цеплялись за малейшие нарушения трудовой дисциплины и техники безопасности: вышел в туалет за пять минут до перерыва, приподнял очки во время работы… Жизнь Мерзлякова на заводе стала невыносимой, и в конце лета ему пришлось покинуть предприятие.

Подобные истории – не редкость (хотя неисследованность проблемы мешает точно оценить ее масштаб), отмечает эксперт Центра социально-трудовых прав (ЦСТП) Юлия Островская.

Закон о коммерческой тайне запрещает скрывать информацию об условиях труда, зарплате или вопросах, значимых для сотрудников или общества.

«Запреты не могут быть абсолютными и произвольными, независимо от формы собственности [компании]… Они не могут касаться любых комментариев, связанных с деятельностью организации… [Однако] и в государственных, и в частных компаниях внутренние акты фиксируют запреты или ограничения на контакты со СМИ», --констатирует юрист.

Например, этический кодекс крупнейшего российского автопроизводителя – группы «АвтоВАЗ» – объявляет конфиденциальными в том числе «данные социального характера». Сотрудники обязаны поддерживать положительный образ компании и «воздерживаться от его дискредитации». 

Аналогичный документ «Ростеха» воспрещает работникам публично комментировать деятельность корпорации каким-либо образом, а также требует соблюдать «беспристрастность, исключающую возможность влияния [на поведение работника] … политических партий и иных общественных объединений». Не приемлющие подобную практику сильно рискуют.

Между тем нередко именно работники становятся источником сведений, способных даже спасти чьи-то жизни.

Островская приводит в пример дело председателя профкома Московского метрополитена, машиниста Николая Гостева. В 2016-м, после серии аварий, он рассказал СМИ о проблемах с безопасностью в подземке, и был уволен (профлидер оспаривает увольнение в Европейском суде по правам человека).

Ограничения на свободу высказываний иногда необходимы (например, когда речь идет о производственных секретах или внутренней безопасности предприятий). Однако они должны оставлять работникам возможность обсуждать значимые для них темы и защищать свои права, считает специалист ЦСТП.

Молчи о зарплате

Многие (а, по мнению некоторых авторов, даже большинство) крупных компаний предпочитают держать сотрудников в неведении относительно зарплат их коллег и начальников.

Деловые издания публикуют советы о том, как обязать подчиненных молчать, не нарушая при этом закон. Интерес к чужой зарплате объявляют нескромным, ссылаясь на западные стандарты корпоративной этики.

Некоторые сотрудники считают запрет покушением на их трудовые права.

Андрей (имя изменено) работает программистом в корпорации «Яндекс». Особый договор запрещает ему разглашать свою зарплату, в том числе коллегам. По его словам, система оплаты в компании непрозрачна, а табу на обсуждение заработков делает завесу еще менее проницаемой.

«Непонятно, как грейды (квалификационные разряды) связаны с зарплатой. Есть общее ощущение, что, несмотря на заявления [руководства] о том, что грейд и зарплата коррелируют, на самом деле это не так», – говорит Андрей. 

В тайне от сотрудников держат и критерии оценки их труда, от которых зависит продвижение по грейдам.

«Людей увольняют за попытку их (критерии) выяснить. Как только они становятся интуитивно понятны, система меняется, чтобы внести сумятицу и поменять правила игры», – рассказывает айтишник.

По словам специалиста, одного из его коллег уволили за попытку собрать информацию о зарплатной сетке в компании, чтобы вывести ее формулу. Другой сотруднице, жаловавшейся в соцсетях на то, что ее грейд не растет, несмотря на положительные оценки, устроили разнос в отделе кадров. Вскоре после этого она уволилась.

«Система сделана для того, чтобы выжимать больше денег… чтобы с ней было невозможно спорить», – убежден собеседник.

Крепостная интеллигенция

Некоторые работодатели стремятся контролировать и политическую активность сотрудников в нерабочее время.

Скандал вызвала череда громких увольнений в Высшей школе экономики, долго считавшейся самым либеральным вузом страны. В 2019-м многие ее студенты и профессора участвовали в протестах против недопуска независимых кандидатов на выборы в Мосгордуму. Спустя год вуз почти одновременно покинули 28 преподавателей, известных своей оппозиционностью (подобное случалось в Вышке и раньше, но не в таких масштабах). 

Руководство вуза отрицало политическую подоплеку кадровых решений. Официально их объясняли сокращениями или окончанием срока действия контракта.

Однако многие из уволенных получали неформальные сигналы о том, что публичная активность может закончиться для них плохо, говорит исследование, проведенное студенческим журналом «DOXA».

События в Вышке получили широкую огласку в силу авторитета вуза, возглавляющего сотню лучших университетов страны по версии Forbes, и известности некоторых пострадавших.

Однако цензура процветает и в менее привилегированных учебных заведениях, отмечает сопредседатель профсоюза «Университетская солидарность» Ванда Тиллес, до недавнего времени преподававшая в Югорском госуниверситете.

По словам собеседницы, уйти из вуза ей пришлось из-за конфликта с руководством, недовольным позицией профсоюза, критикующего не только порядки в высшей школе, но и политические репрессии, фальсификации на выборах и отчисления политически активных студентов. 

«Из сорока минут обсуждения [нового коллективного договора] ректор полчаса рассказывал о том, какая Тиллес неправильная. С придыханием говорилось о том, что “Унисол” – это оппозиционный профсоюз; что [он] финансируется из-за рубежа», – говорит собеседница.

Формально преподавательница не прошла по конкурсу.

«Согласно Трудовому кодексу, преподаватель может устроиться на работу только пройдя конкурс. Причем конкурс объявляется не тогда, когда работник впервые трудоустраивается, а раз в пять лет. Это срочный трудовой договор. 95% из 190 тыс. преподавателей страны сидят на срочных контрактах (продление которых зависит от администрации вуза)», – объясняет профсоюзная активистка.

Это, а также угроза сокращений, за десятилетие затронувших почти половину сотрудников вузов, фактически лишает последних возможности открыто выражать свое мнение, считает Тиллес.

Проблема характерна не только для сферы образования.

«Я постоянно сталкиваюсь с тем, что политактивисты не хотят резко высказываться в соцсетях, потому что знают: работодатель все это читает», – отмечает московский муниципальный депутат Александр Замятин, соавтор книги «За демократию: местная политика против деполитизации».

Работодатели против демократии?

Уязвимость работников позволяет использовать их в качестве армии зависимых избирателей.

Административное принуждение сыграло ключевую роль в повышении явки на президентские выборы 2018 и конституционный плебисцит 2020 года, согласно Карте нарушений на выборах движения «Голос» и другим свидетельствам. Высокий процент голосующих власти считали показателем легитимности президента и новой конституции.   

В большинстве случаев «мобилизованными» оказывались бюджетники и рабочие госпредприятий, которых заставляли (или упрашивали) проголосовать в определенное время, на определенном участке и отчитаться перед начальством.

«У нас [перед плебисцитом] было ежемесячное собрание с начальником цеха. Приходили представители профсоюза ФНПР (проправительственная Федерация независимых профсоюзов России), говорили: “Вы же не хотите, чтобы лодка раскачивалась? У нас же все нормально, заказы идут”», – рассказывает Павел Мерзляков, экс-работник Ижевского механического завода.

«Накануне “голосовалища” по поправкам вся моя корпоративная почта была завалена [письмами от начальства]. Не было сказано: “Идите и голосуйте”. Было сказано: “Замдиректора «попросила» предоставить сведения о том, что вы проголосовали”», – вспоминает Ванда Тиллес, уволенная из Югорского госуниверситета.

В агитацию включились и некоторые частные компании. Например, крупная строительная корпорация «ПИК» требовала от сотрудников принять участие в электронном волеизъявлении 1 июля, совсем как бюджетные организации, сообщало издание «Открытые медиа».

Карта нарушений фиксировала и другие подобные случаи, в частности, в сети супермаркетов «Ашан» и на ряде промышленных предприятий. СМИ неоднократно сообщали об обращенных к бизнесу просьбах властей помочь повысить явку на конституционный плебисцит.

«Я вижу четкий тренд, начавшийся с президентских выборов 2018 года, когда в машину административной мобилизации… включился отчасти и частный бизнес», – говорит Александр Замятин.

Распространенные в либеральной среде представления о бизнесе как жертве авторитарной власти, справедливы лишь отчасти (в основном, когда речь идет о малых предпринимателях), считает исследователь.

По его словам, многие крупные работодатели вполне довольны низкими налогами, слабостью профсоюзов и возможностью использовать коррупционные схемы для достижения своих целей. Они поддерживают антидемократические практики не из страха, а по убеждению.

«Путинская Россия на самом деле очень удобна для большого бизнеса. Те, кто здесь хорошо зарабатывает и имеет много наемных работников, редко жалуются на политическую ситуацию. Они – естественные консерваторы, которым любая жалоба на несправедливость видится угрозой статус-кво. Их бытие определяет их сознание», – убежден Замятин.

Помимо прямой цензуры работники испытывают косвенное, структурное давление жизненных обстоятельств. 

«Если человек работает по договору 40 часов в неделю, а де-факто – 60 часов, ему просто некогда заниматься политикой, ругаться с чиновниками, следить за выборами. Политическая элита это прекрасно понимает», – считает муниципальный депутат.

Таким образом, низкие зарплаты, хронические переработки, отсутствие сбережений, страх потерять работу, а также атаки работодателей на свободу мнений, возможно, являются более эффективным орудием цензуры и самоцензуры, чем государственные репрессии.