Skip to main content

Eurasianet

Main Menu

  • Регионы
  • Темы
  • Прочее
  • О нас
  • Поиск
  • Pассылка
  • English
X

Кавказ

Азербайджан
Армения
Грузия

Центральная Азия

Казахстан
Кыргызстан
Таджикистан
Туркменистан
Узбекистан

Другие регионы

Афганистан
Венесуэла
Евросоюз
Иран
Китай
Монголия
Пакистан
Сирия
США
Турция
Южная Корея

Зоны конфликтов

Абхазия
Нагорный Карабах
Южная Осетия

Восточная Европа

Беларусь
Молдова
Прибалтика
Россия
Украина
X

Политика

Внешняя политика
Выборы
Права человека

Экономика

Бизнес
Инновации и технологии
Россия: Успешные новаторы

Общество

Академические свободы
Культура и искусство
Мнения

Безопасность

Спорные границы
X

Фотоэссе

Блоги

X
Использование ключевых слов повысит точность поиска.
Восточная Европа, Россия

Россия: атаки работодателей на свободу мнений действеннее госрепрессий?

Многие россияне больше боятся увольнения, чем задержания на митинге или штрафа за «оскорбление власти», и главным цензором для них является работодатель.

Иван Александров Jan 21, 2021
Главным цензором для многих работников является работодатель. (Фото: Mos.ru) Главным цензором для многих работников является работодатель. (Фото: Mos.ru)

Говоря о цензуре в России, обычно имеют в виду деятельность Роскомнадзора и силовых структур, борющихся с политическим инакомыслием. Однако многие россияне боятся, скорее, увольнения с работы, чем задержания на митинге или штрафа за «оскорбление власти» в интернете. Главным цензором для таких людей является работодатель.

Нередко предметом служебной тайны становится информация, значимая для общества.

Не выносить сор из избы 

В апреле рабочий Ижевского механического завода Павел Мерзляков сфотографировался с плакатом, критикующим халатность руководства оружейного предприятия и страны в борьбе с пандемией коронавируса.

«Пусть Путин и его буржуи рискуют, а не миллионы рабочих», – гласил лозунг. За это, считает Мерзляков, он поплатился местом оператора станков с программным управлением.

«Поначалу, когда началась ситуация с ковидом, у нас был недельный карантин. Потом мы стали системообразующим предприятием (их не останавливали в период весеннего локдауна) и нас внезапно вывели на работу. [Средств индивидуальной] защиты не было… Начали закрываться целые [производственные] участки. Об этом особо не распространялись. Говорили, что всего 10-12 человек [болеют]. Многим ставили [диагноз] не коронавирус, а [например] бронхит», – рассказывает собеседник.

Рабочие просили работодателя обеспечить их средствами защиты и служебным транспортом (чтобы не ездить в переполненных городских автобусах). Не найдя поддержки, Павел с единомышленниками провел серию «home-пикетов»: участники делали селфи с плакатами и выкладывали фото в соцсетях. Реакция последовала незамедлительно.

«Мне позвонил начальник цеха и сказал, что на них все время давят из Москвы (служба безопасности концерна «Ростех», владеющего контрольным пакетом акций ИМЗ). [Он сказал:] “Можешь по собственному желанию уйти, иначе тебе будут нарушения прилетать”», – говорит Мерзляков.

Увольняться он отказался. Тогда на его рабочем месте установили камеру. По его словам, цеплялись за малейшие нарушения трудовой дисциплины и техники безопасности: вышел в туалет за пять минут до перерыва, приподнял очки во время работы… Жизнь Мерзлякова на заводе стала невыносимой, и в конце лета ему пришлось покинуть предприятие.

Подобные истории – не редкость (хотя неисследованность проблемы мешает точно оценить ее масштаб), отмечает эксперт Центра социально-трудовых прав (ЦСТП) Юлия Островская.

Закон о коммерческой тайне запрещает скрывать информацию об условиях труда, зарплате или вопросах, значимых для сотрудников или общества.

«Запреты не могут быть абсолютными и произвольными, независимо от формы собственности [компании]… Они не могут касаться любых комментариев, связанных с деятельностью организации… [Однако] и в государственных, и в частных компаниях внутренние акты фиксируют запреты или ограничения на контакты со СМИ», --констатирует юрист.

Например, этический кодекс крупнейшего российского автопроизводителя – группы «АвтоВАЗ» – объявляет конфиденциальными в том числе «данные социального характера». Сотрудники обязаны поддерживать положительный образ компании и «воздерживаться от его дискредитации». 

Аналогичный документ «Ростеха» воспрещает работникам публично комментировать деятельность корпорации каким-либо образом, а также требует соблюдать «беспристрастность, исключающую возможность влияния [на поведение работника] … политических партий и иных общественных объединений». Не приемлющие подобную практику сильно рискуют.

Между тем нередко именно работники становятся источником сведений, способных даже спасти чьи-то жизни.

Островская приводит в пример дело председателя профкома Московского метрополитена, машиниста Николая Гостева. В 2016-м, после серии аварий, он рассказал СМИ о проблемах с безопасностью в подземке, и был уволен (профлидер оспаривает увольнение в Европейском суде по правам человека).

Ограничения на свободу высказываний иногда необходимы (например, когда речь идет о производственных секретах или внутренней безопасности предприятий). Однако они должны оставлять работникам возможность обсуждать значимые для них темы и защищать свои права, считает специалист ЦСТП.

Молчи о зарплате

Многие (а, по мнению некоторых авторов, даже большинство) крупных компаний предпочитают держать сотрудников в неведении относительно зарплат их коллег и начальников.

Деловые издания публикуют советы о том, как обязать подчиненных молчать, не нарушая при этом закон. Интерес к чужой зарплате объявляют нескромным, ссылаясь на западные стандарты корпоративной этики.

Некоторые сотрудники считают запрет покушением на их трудовые права.

Андрей (имя изменено) работает программистом в корпорации «Яндекс». Особый договор запрещает ему разглашать свою зарплату, в том числе коллегам. По его словам, система оплаты в компании непрозрачна, а табу на обсуждение заработков делает завесу еще менее проницаемой.

«Непонятно, как грейды (квалификационные разряды) связаны с зарплатой. Есть общее ощущение, что, несмотря на заявления [руководства] о том, что грейд и зарплата коррелируют, на самом деле это не так», – говорит Андрей. 

В тайне от сотрудников держат и критерии оценки их труда, от которых зависит продвижение по грейдам.

«Людей увольняют за попытку их (критерии) выяснить. Как только они становятся интуитивно понятны, система меняется, чтобы внести сумятицу и поменять правила игры», – рассказывает айтишник.

По словам специалиста, одного из его коллег уволили за попытку собрать информацию о зарплатной сетке в компании, чтобы вывести ее формулу. Другой сотруднице, жаловавшейся в соцсетях на то, что ее грейд не растет, несмотря на положительные оценки, устроили разнос в отделе кадров. Вскоре после этого она уволилась.

«Система сделана для того, чтобы выжимать больше денег… чтобы с ней было невозможно спорить», – убежден собеседник.

Крепостная интеллигенция

Некоторые работодатели стремятся контролировать и политическую активность сотрудников в нерабочее время.

Скандал вызвала череда громких увольнений в Высшей школе экономики, долго считавшейся самым либеральным вузом страны. В 2019-м многие ее студенты и профессора участвовали в протестах против недопуска независимых кандидатов на выборы в Мосгордуму. Спустя год вуз почти одновременно покинули 28 преподавателей, известных своей оппозиционностью (подобное случалось в Вышке и раньше, но не в таких масштабах). 

Руководство вуза отрицало политическую подоплеку кадровых решений. Официально их объясняли сокращениями или окончанием срока действия контракта.

Однако многие из уволенных получали неформальные сигналы о том, что публичная активность может закончиться для них плохо, говорит исследование, проведенное студенческим журналом «DOXA».

События в Вышке получили широкую огласку в силу авторитета вуза, возглавляющего сотню лучших университетов страны по версии Forbes, и известности некоторых пострадавших.

Однако цензура процветает и в менее привилегированных учебных заведениях, отмечает сопредседатель профсоюза «Университетская солидарность» Ванда Тиллес, до недавнего времени преподававшая в Югорском госуниверситете.

По словам собеседницы, уйти из вуза ей пришлось из-за конфликта с руководством, недовольным позицией профсоюза, критикующего не только порядки в высшей школе, но и политические репрессии, фальсификации на выборах и отчисления политически активных студентов. 

«Из сорока минут обсуждения [нового коллективного договора] ректор полчаса рассказывал о том, какая Тиллес неправильная. С придыханием говорилось о том, что “Унисол” – это оппозиционный профсоюз; что [он] финансируется из-за рубежа», – говорит собеседница.

Формально преподавательница не прошла по конкурсу.

«Согласно Трудовому кодексу, преподаватель может устроиться на работу только пройдя конкурс. Причем конкурс объявляется не тогда, когда работник впервые трудоустраивается, а раз в пять лет. Это срочный трудовой договор. 95% из 190 тыс. преподавателей страны сидят на срочных контрактах (продление которых зависит от администрации вуза)», – объясняет профсоюзная активистка.

Это, а также угроза сокращений, за десятилетие затронувших почти половину сотрудников вузов, фактически лишает последних возможности открыто выражать свое мнение, считает Тиллес.

Проблема характерна не только для сферы образования.

«Я постоянно сталкиваюсь с тем, что политактивисты не хотят резко высказываться в соцсетях, потому что знают: работодатель все это читает», – отмечает московский муниципальный депутат Александр Замятин, соавтор книги «За демократию: местная политика против деполитизации».

Работодатели против демократии?

Уязвимость работников позволяет использовать их в качестве армии зависимых избирателей.

Административное принуждение сыграло ключевую роль в повышении явки на президентские выборы 2018 и конституционный плебисцит 2020 года, согласно Карте нарушений на выборах движения «Голос» и другим свидетельствам. Высокий процент голосующих власти считали показателем легитимности президента и новой конституции.   

В большинстве случаев «мобилизованными» оказывались бюджетники и рабочие госпредприятий, которых заставляли (или упрашивали) проголосовать в определенное время, на определенном участке и отчитаться перед начальством.

«У нас [перед плебисцитом] было ежемесячное собрание с начальником цеха. Приходили представители профсоюза ФНПР (проправительственная Федерация независимых профсоюзов России), говорили: “Вы же не хотите, чтобы лодка раскачивалась? У нас же все нормально, заказы идут”», – рассказывает Павел Мерзляков, экс-работник Ижевского механического завода.

«Накануне “голосовалища” по поправкам вся моя корпоративная почта была завалена [письмами от начальства]. Не было сказано: “Идите и голосуйте”. Было сказано: “Замдиректора «попросила» предоставить сведения о том, что вы проголосовали”», – вспоминает Ванда Тиллес, уволенная из Югорского госуниверситета.

В агитацию включились и некоторые частные компании. Например, крупная строительная корпорация «ПИК» требовала от сотрудников принять участие в электронном волеизъявлении 1 июля, совсем как бюджетные организации, сообщало издание «Открытые медиа».

Карта нарушений фиксировала и другие подобные случаи, в частности, в сети супермаркетов «Ашан» и на ряде промышленных предприятий. СМИ неоднократно сообщали об обращенных к бизнесу просьбах властей помочь повысить явку на конституционный плебисцит.

«Я вижу четкий тренд, начавшийся с президентских выборов 2018 года, когда в машину административной мобилизации… включился отчасти и частный бизнес», – говорит Александр Замятин.

Распространенные в либеральной среде представления о бизнесе как жертве авторитарной власти, справедливы лишь отчасти (в основном, когда речь идет о малых предпринимателях), считает исследователь.

По его словам, многие крупные работодатели вполне довольны низкими налогами, слабостью профсоюзов и возможностью использовать коррупционные схемы для достижения своих целей. Они поддерживают антидемократические практики не из страха, а по убеждению.

«Путинская Россия на самом деле очень удобна для большого бизнеса. Те, кто здесь хорошо зарабатывает и имеет много наемных работников, редко жалуются на политическую ситуацию. Они – естественные консерваторы, которым любая жалоба на несправедливость видится угрозой статус-кво. Их бытие определяет их сознание», – убежден Замятин.

Помимо прямой цензуры работники испытывают косвенное, структурное давление жизненных обстоятельств. 

«Если человек работает по договору 40 часов в неделю, а де-факто – 60 часов, ему просто некогда заниматься политикой, ругаться с чиновниками, следить за выборами. Политическая элита это прекрасно понимает», – считает муниципальный депутат.

Таким образом, низкие зарплаты, хронические переработки, отсутствие сбережений, страх потерять работу, а также атаки работодателей на свободу мнений, возможно, являются более эффективным орудием цензуры и самоцензуры, чем государственные репрессии. 

Иван Александров – псевдоним российского журналиста.

Подписывайтесь на бесплатную еженедельную рассылку Eurasianet (на английском языке).
 

Другие материалы по теме

Россия: «защита русского» или дискриминация остальных российских языков?
Россия: частные армии закладывают под страну бомбу замедленного действия
Уроки по результатам года войны в Украине

Самое читаемое

Узбекистан: второй суд в связи с беспорядками в Каракалпакстане закончился строгими приговорами
Россия: «защита русского» или дискриминация остальных российских языков?
Азамат Исмаилов
Армения: в рамках начатого год назад расследования обстоятельств войны допросили первого генерала
Аршалуйс Мгдесян

Eurasianet

  • О нас
  • Команда
  • Вакансии
  • Перепечатка
  • Поправки
  • Контакты
Eurasianet © 2023