Полномасштабное вторжение России в Украину, переросшее в войну на истощение, стало катастрофой для рынка труда, столкнувшегося с невиданным дефицитом рабочей силы.

Проблема объясняется многочисленными факторами, не все из которых связаны с «СВО», но война «высосала» из экономики последние производительные соки. Только мобилизация и эмиграция могли лишить экономику около 2 млн человек. Кроме того, война отпугивает мигрантов из постсоветских государств, раньше регулярно помогавших России решать проблемы с нехваткой рабочих рук.

В итоге даже не склонные признавать проблемы чиновники называют его «главным внутренним риском для экономики». А работодатели и вовсе не скрывают отчаяния, прибегая ко всё более экзотическим способам утолить кадровый голод – вплоть до легализации детского и рабского труда. 

Кадровый голод 

Дефицит кадров наблюдался в России задолго до вторжения в Украину. Особенно остро он дал о себе знать в конце пандемии, когда в оправляющейся после коронакризиса экономике вырос спрос на рабочие руки. 

Разные группы экспертов по-разному оценивали ситуацию. Так, по подсчетам компании «Финэкспертиза», в декабре 2021-го на одного безработного приходилось в среднем две вакансии, а, согласно исследованию крупнейшего рекрутингового портала HeadHunter, – четыре (такое соотношение эксперты НН считают пограничным между дефицитом и умеренной конкуренцией на рынке труда)

Разница в оценках объяснялась тем, что «Финэкспертиза» анализировала данные служб занятости, куда обращаются в основном низкоквалифицированные безработные, в то время как две трети пользователей HeadHunter – «белые воротнички». 

Нехватка кадров перед войной касалась, в первую очередь, «синих воротничков» – строителей, коммунальщиков, водителей, сельхозрабочих и так далее. Дефицит офисных служащих был ниже, но тоже ощущался.   

Война, вопреки первоначальным прогнозам о росте безработицы, лишь усугубила ситуацию. Количество вакансий сократилось, но число соискателей упало ещё сильнее. К началу нынешнего года на одного безработного, по версии «Финэкспертизы», приходилось уже 2,5 свободных рабочих места (в последний раз такое наблюдалось в 2005-м). 

Аналитики HeadHunter тоже фиксируют ухудшение ситуации. По их оценке, в сентябре 2023-го конкуренция на рынке труда составляла 3,3 человека на место, что является уже «полноценным» дефицитом. 

Однако это – «средняя температура по больнице». В некоторых отраслях ситуация гораздо хуже. Например, в автобизнесе, по подсчетам HH, на одну вакансию приходится всего 1,7 резюме, в розничной торговле – 1,6, в рабочих профессиях – 1,9, на транспорте – 2,4, в продажах и сфере услуг – 2,5, строительстве – 2,9. 

Выбор среди «белых воротничков» тоже сократился, хоть и не столь значительно. Если в сентябре 2022-го на одну вакансию менеджера приходилось в среднем 15 претендентов, то год спустя – 8.   

Проблема дефицита кадров стоит настолько остро, что глава Минэка Максим Решетников назвал её главным внутренним риском для экономики. Эту оценку можно проиллюстрировать на множестве примеров.     

Нехватка кадров тормозит экономику

Российские промышленность, транспорт и сфера услуг в значительной мере адаптировались к санкциям: наладили новые – пусть и более дорогостоящие – цепочки поставок (в том числе за счет параллельного импорта), заняли рыночные ниши, оставленные зарубежными конкурентами, получили «жирные» государственные заказы и так далее. Однако споткнулись о проблему кадров. 

По данным опроса Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, в апреле-мае нынешнего года меньше половины (46,5%) промышленников заявляли об отрицательном влиянии санкций на свой бизнес. В ноябре-декабре 2022-го таких было 57%. 

В то же время о том, что их компания испытывает трудности из-за нехватки кадров, сказали 50% опрошенных – больше, чем за весь период наблюдений. Годом ранее, весной 2022-го, доля таких оценок составляла лишь 34%. К схожим выводам пришел Институт Гайдара, называющий кадровый голод рекордным с 1996 года.   

Характерна ситуация в автопроме. В прошлом году сектор испытал шок из-за перебоев с поставками иностранных деталей и ухода с российского рынка международных автоконцернов. В итоге тысячи рабочих были уволены или отправлены в простой. Однако сегодня отрасль столкнулась с противоположной проблемой – ей критически не хватает рабочих. Например, «АвтоВАЗ» сообщает, что планы по наращиванию производства машин тормозят не столько санкции, сколько дефицит персонала, исчисляемый тысячами человек. На то же жалуются и другие автопредприятия.

Другая «горячая точка» – транспорт. По оценке ассоциации «Водители России» штаты дальнобойщиков недоукомплектованы на 25-27%. В результате 18% парка большегрузного транспорта простаивает, а перевозки дорожают, опережая самые смелые прогнозы (на 41% за год).     

Не лучше дела обстоят и в сфере услуг. Московские рестораторы сообщают о «вакууме персонала» в 30%, а отельеры – о нехватке 400 тыс. сотрудников. 

Всё это не только сдерживает производство (в том числе – военное), но и разгоняет инфляцию. К примеру, пекари предупреждали о возможном подорожании хлеба на 7-10% к концу года из-за «катастрофического дефицита персонала» и роста транспортных тарифов (который также отчасти вызван нехваткой водителей). 

Петербургские ритейлеры жалуются на небывалый (доходящий до 70%) рост оптовых цен на яйца. Причина – не только в бушующем в некоторых регионах страны птичьем гриппе, но и в нехватке работников. В частности, крупнейшая птицефабрика «Синявинская» объяснила срыв поставок неукомплектованностью штатов на 25-30%. 

Как утоляют «голод» 

Катастрофический дефицит кадров вынуждает российских работодателей и чиновников изобретать всё более экстравагантные способы борьбы с ним, местами напоминающие реалии Второй мировой. 

Например, к работе всё чаще привлекают детей. По подсчетам рекрутинговых компаний, спрос на несовершеннолетних работников вырос минувшей весной на 60-70% к аналогичному периоду прошлого года. 

Случаи эксплуатации подростков множатся, в том числе, на военных производствах. Например, в промзоне «Алабуга» они собирают дроны-камикадзе, в нескольких регионах – шьют одежду для солдат и маскировочные сети, а в оккупированном Крыму – штампуют медали. 

Власти поощряют тенденцию, разрешив бизнесу нанимать детей без согласия органов опеки. А недавно стало известно о разработке законопроекта, позволяющего привлекать подростков к труду на вредных и опасных производствах. Всё это свидетельствует об отчаянии работодателей, готовых возрождать практики сталинской эпохи, чтобы хоть как-то покрыть дефицит рабочих. 

Ещё одним резервом почти бесплатной, хотя и крайне неэффективной рабочей силы становятся заключенные. 

Несколько лет назад труд арестантов использовался почти исключительно внутри самой тюремной системы, однако в последние годы государство стало рассматривать осужденных как товар. В частности, их разрешили «сдавать в аренду» бизнесу, а также эксплуатировать на «великих стройках», вроде расширения БАМа. Апогеем тенденции стала активная вербовка зэков на «спецоперацию» в Украине. 

В последнее время о готовности использовать труд заключенных объявил целый ряд крупных компаний, включая «АвтоВАЗ», танковый «Уралвагонзавод» и маркетплейс OZON. 

Подобные эксперименты также являются показателем безысходности, ведь принудительный труд по определению не может быть продуктивным. В частности, «РЖД» уже отказалась от подобной практики из-за низкой квалификации «каторжников». 

Тем не менее правительство стимулирует воссоздание системы ГУЛАГа. Например, вице-премьер Марат Хуснуллин лоббирует идею заместить осужденными мигрантов на стройках, а Путин одобрил отправку 100 тыс. приговоренных к лишению свободы на принудительные работы. 

Впрочем, есть у ситуации и сторона, которую в других обстоятельствах можно было бы назвать положительной: группы, традиционно испытывающие дискриминацию на рынке труда, становятся неожиданно востребованными. 

Так, по данным исследования HeadHunter, проведенного в разгар мобилизации, в 21 из 27-ми наблюдаемых профессиональных областей работодатели изменили предпочтения в пользу женщин. Причем речь шла, в том числе, о сферах, считающихся почти исключительно «мужскими»: безопасность, автобизнес, менеджмент и так далее. 

Работники предпенсионного и пенсионного возраста тоже почувствовали себя нужными. По данным сервиса «Авито работа», в нынешнем сентябре работодатели приглашали пожилых кандидатов на собеседования почти втрое чаще, чем годом ранее. 

Растет число вакансий, доступных людям с ограниченными возможностями здоровья. Например, в Башкирии, Приморье, Тюменской области карьерных предложений, адресованных соискателям с инвалидностью, стало в полтора-два раза больше. 

Российские комментаторы, избегающие говорить о войне, объясняют тенденцию размыванием гендерных стереотипов, «огромным опытом и навыками» пожилых (которые почему-то оценили именно сейчас) или успехами в области инклюзии. Однако на фоне разгула консерватизма во всё это верится с трудом. Истинная причина – в том, что у компаний просто не осталось выбора. 

Причины кризиса

Ключевыми причинами нехватки кадров являются привлечение людей на фронт и вызванная войной небывалая волна эмиграции, которые «вымыли» с российского рынка труда около 2 млн человек. 

В частности, как сообщило Минобороны Великобритации со ссылкой на подсчеты британской разведки, в «в 2022 году Россию покинули около 1,3 млн человек, многие из которых – молодые и хорошо образованные люди из передовых отраслей промышленности». Цифру около 1,1-1,2 млн человек называли и другиеисточники. Схожую цифру – более 1 млн – упомянул в разговоре с Eurasianet и известный демограф Алексей Ракша.

Кроме того, на фронт за 2022-2023 годы было привлечено дополнительно более 800 тыс. человек (т.е. сверх тех, кто на момент начала войны уже служил в вооруженных силах). В частности, в 2023 году российские власти отчитались о найме 325 тыс. контрактников, а в 2022 году было привлечено около 500 тыс. солдат: в основном благодаря мобилизации, но также за счет контрактников и наемников.

Россияне идут на войну в основном, в надежде выбраться из бедности и повысить свой социальный статус. Поэтому армия поглощает в основном людей из низов и жителей депрессивных территорий, поставляющих экономике внутренних мигрантов, полагает Кудюкин. 

Это приводит к острейшей нехватке рабочих рук в самых массовых рабочих профессиях. В частности, чувствительный для экономики дефицит водителей объясняют, в том числе, оттоком многих из них на фронт или прифронтовые территории.   

Так, по словам ростовских чиновников, многие шоферы такси и городских автобусов «сбежали в ДНР и ЛНР», чтобы зарабатывать по 200 тыс. рублей в месяц – вдвое, а то и вчетверо больше, чем на «гражданке». 

Потрепала мобилизация и строительную индустрию, где, по словам одного из участников рынка, цитируемого РБК, в Украину отправились от 5 до 7% сотрудников с российскими паспортами. При этом речь идет о наиболее квалифицированных специалистах, заменить которых – проблематично. 

Если квалифицированные рабочие, врачи или айтишники ещё могли рассчитывать на бронь, то занятые в сфере услуг подобной привилегии обычно не имели. В итоге, точки общепита, гостиницы и так далее стали «охотничьими угодьями» для военкоматов. Результат – повальный дефицит профессионалов. 

В дополнение, больше не выручают и мигранты из стран ближнего зарубежья, благодаря которым России в прошлом удавалось сглаживать последствия демографического кризиса. 

Обесценивание российской валюты снижает покупательную способность зарплат мигрантов и денежных переводов, отправляемых ими на родину. В итоге, все больше граждан постсоветских стран задумывается об отъезде из РФ. Например, в августе такие планы озвучивала половина респондентов из узбекской диаспоры.   

Сокращению международной миграции способствуют и новые опасности, подстерегающие иностранцев. Если раньше трудящиеся из стран Центральной Азии сталкивались в РФ с расизмом, коррупцией и нечистоплотными работодателями, то теперь к этим напастям добавилась и угроза отправки на войну или оккупированные территории Украины. 

Эти новые проблемы наложились на старые «болячки». До полномасштабного вторжения нехватку рабочей силы связывали, главным образом, с «демографической ямой» (эхом социально-экономического кризиса 1990-х) и падением престижа рабочих профессий. Оба эти фактора сохраняются и сегодня. 

«В этом году никто не выходит на пенсию (из-за особенностей графика повышения пенсионного возраста, согласно реформе 2018 года – прим. ред.). Однако все последние годы число молодых людей, входящих на рынок труда, было на 300-500 тыс. меньше, чем количество покидающих его. Пенсионная реформа подвинула верхний барьер [трудоспособности], но проблему это не решило», – говорит Ракша. 

Российская молодежь не только малочисленна, но и не горит желанием осваивать рабочие специальности. Эксперт по социально-трудовым отношениям, профессор Павел Кудюкин объясняет это низкими зарплатами и плохими условиями труда в промышленности, а также многолетней политикой оптимизации бюджетных расходов на образование.   

«Престиж работы в промышленности падал с 1960-х годов, однако в последние десятилетия ситуация усугубилась. Уже когда (в конце 1990-х – начале 2000-х) начался восстановительный рост экономики, остро встала проблема нехватки квалифицированных кадров на предприятиях. Её так и не решили. Мало того, была разрушена система профессионального обучения. ПТУ и ссузы передали на баланс регионов, пестрых по уровню бюджетной обеспеченности. Причем значительную часть из них перепрофилировали для сферы услуг, а не промышленности и перевели на коммерческую основу. Сами же работодатели, как правило, не склонны вкладывать деньги в подготовку кадров, сваливая эту задачу на домохозяйства и регионы», – объясняет собеседник Eurasianet.org. 

Паразитизм ВПК 

Гражданскую экономику обескровливает не только сама война, но и «военка», поглощающая астрономические средства из бюджета и огромное количество кадров. После начала «спецоперации» предприятия ВПК развили лихорадочные темпы, раздули штаты и взвинтили зарплаты. 

Так, выпускающий военную технику «Курганмашзавод» перешел (как и другие подобные предприятия) на круглосуточный график и набрал полторы тысячи новых рабочих в одном лишь первом квартале 2023 года. На этом фоне оклады токарей и фрезеровщиков в бедном Кургане взмыли до ста с лишним тысяч рублей. Между тем незадолго до войны рабочие «Курганмаша» жаловались, что их доходы не дотягивали до 40 тыс. в месяц, а подчас опускались до 12-15 тыс. 

Фирмы, не сидящие на гособоронзаказе, закономерно проигрывают оборонщикам конкуренцию за кадры. Например, группа экспертов Axes отмечала повальное бегство рабочих с предприятий Татарстана и Челябинской области, вызванное резким ростом зарплат на соседних военных заводах. 

Но даже так отрасль не способна справиться с кадровым голодом. В итоге компании активно переманивают рабочих друг у друга, и всё равно срывают поставки, расплачиваясь за это уголовными делами. 

По мнению Кудюкина, гипертрофия ВПК на фоне войны губительна для экономики. 

«Военное производство дает лишь псевдо-рост ВВП. Его продукция предназначена не для конечного потребления, а для уничтожения (либо идёт на склады). По сути, она представляет собой чистый вычет из ВВП. Довод о том, что военные технологии со временем перетекают в гражданскую экономику, тоже не работает из-за окружающей эту сферу параноидальной секретности. Оборонка лишь вытягивает ресурсы из других отраслей», – убежден эксперт.

Кроме того, стоит вопрос о том, что будет с раздутым персоналом военных предприятий, когда война закончится. 

«Окончание войны и демобилизация всегда влекут за собой серьезные проблемы – необходимость конверсии, падение заработков и высвобождение части кадров в оборонной промышленности... Всё это создает риск социального недовольства. В Первую мировую в российской промышленности росли не только номинальные, но и реальные зарплаты. Но от 1917 года это не спасло», – напоминает эксперт.