Всякая война провоцирует рост насилия в повседневной жизни воюющей страны. С фронта возвращается множество психологически покалеченных людей, привыкших решать проблемы силой. Если усилия властей по их адаптации к мирной жизни – недостаточны, ветераны могут стать угрозой как для близких, так и для общественного порядка в целом. 

Кроме того, экономические и психологические последствия войны могут усилить социальные проблемы: бедность, безработицу, алкоголизм, наркоманию и тому подобное, что также выливается в насилие. Наконец, считает ряд исследователей, агрессивная пропаганда военного времени легитимизирует насилие в глазах значительной части общества. Всё это, похоже, имеет место в сегодняшней России. 

С начала войны россияне (даже те из них, кто черпает информацию из официальных источников, отрицающих или замалчивающих военные преступления РФ в Украине) стали свидетелями множества проявлений крайней жестокости, что не может не сказываться на психическом состоянии общества. Всё более агрессивная (вплоть до призывов к физической расправе с несогласными) риторика властей; участившиеся призывы восстановить смертную казнь, применить ядерное оружие или уничтожить украинцев как нацию, снижает порог восприятия допустимого насилия. Эксперты, опрошенные Eurasianet.org, полагают, что культ насилия, насаждаемый или поощряемый Кремлем, обернется тяжелыми последствиями для самого российского социума. 

Рамки допустимого стали шире

Безнаказанная жестокость, почти что ставшая нормой, оказывает разлагающее влияние на российское общество. 

В частности, видео пыток и казней, распространяемые группой «Вагнера», не только не вызвали надлежащей реакции со стороны государства, но и стали для многих поводом к гордости. Даже сейчас, после пригожинского мятежа, кувалды с символикой ЧВК можно купить как «украшение интерьера». В определенных кругах зловещий сувенир еще недавно пользовался спросом. Например, его преподнесли лидеру парламентской партии «Справедливая Россия – за правду» Сергею Миронову, белорусскому космонавту Олегу Новицкому и (посмертно) убитому военкору Владлену Татарскому. 

Такое отношение не только подрывает правовую систему, но и посылает четкий месседж – «жестокость и насилие – теперь официальный или полуофициальный язык общения с "предателями"». 

Предметом хорошего тона стала риторика, которую раньше можно было услышать только в бандитских сериалах. В частности, бывший президент Дмитрий Медведев угрожал «макать западников в нечистоты», а также прозрачно намекал на возможность физического устранения «предателей, переметнувшихся к врагу». А сам Владимир Путин использовал фразу, отсылающую к изнасилованию. 

Что уж говорить о менее высокопоставленных спикерах, многие из которых позволяют себе озвучивать невероятно жестокие фантазии.  Так, пропагандист Антон Красовский предлагал «топить и жечь» украинских детей, а близкий к Кремлю эксперт Сергей Караганов – нанести ядерный удар по Польше (подобные примеры можно легко умножить).   

«Война способствует распространению установки, что насилие приемлемо и может быть благом», – комментирует социолог Искандер Ясавеев. 

После этого не приходится удивляться, что в последнее время российское общество стало свидетелем особенно жестоких случаев пыток несогласных – например, написавшего антивоенное стихотворение поэта Артема Камардина, ростовского активиста Анатолия Березикова (умершего после истязаний в спецприемнике), журналистки «Новой газеты» Елены Милашиной и адвоката Александра Немова. По оценке правозащитного проекта «ОВД-инфо», происходящее – проявление общей тенденции на ужесточение обращения с критиками власти, которых не только выживают из страны или приговаривают к драконовским срокам заключения, но и всё чаще подвергают физическим расправам. 

В организации подсчитали, что по меньшей мере 32 фигуранта «антивоенного дела» подверглись пыткам. В итоге, под угрозой не только жизнь и права меньшинства, открыто выступающего на стороне Украины, но и безопасность всех остальных российских граждан. 

«Что касается полицейского насилия в отношении участников антивоенного движения в России, то мои коллеги-криминологи и правозащитники опасаются, что виновники такого насилия не будут подвергаться санкциям и наказаниям, в отличие от случаев насилия в отношении других граждан. Если такое избирательное отношение будет иметь место, то это в конечном счете сломает и без того несовершенную систему противодействия полицейскому насилию и произволу, которая сложилась в правоприменительных органах», – говорит Ясавеев. 

Россия, наряду с Беларусью, остается одним из антилидеров Индекса запрета пыток среди стран ОБСЕ. Сотрудников силовых структур, обвиняемых в пытках, оправдывают намного чаще, чем прочих подсудимых, а условных приговоров у них больше, чем реальных. За прошлый год, по подсчетам фонда «Общественный вердикт», из 275 подобных дел в отношении 468 человек за решеткой оказались лишь 46. Уголовные дела против садистов заводят лишь в случае запредельной жестокости, серьезных травм или смерти потерпевшего, считают адвокаты.

Накануне полномасштабного вторжения в Украину тема пыток оказалась в центре общественного внимания (во многом вследствие обнародования шокирующих видео истязаний заключенных в Ярославской колонии). В конце 2021 года две трети респондентов «Левада-центра» заявляли, что осуждают пытки при любых обстоятельствах. Более детализированные опросы фонда «Общественный вердикт» приводят к менее оптимистичным выводам, однако и они показывают, что отношение россиян к пыткам становится все более непримиримым. 

Безнаказанность, которой пользуются полицейские, наемники или «активисты», терроризирующие тех, кого они считают «отщепенцами», посылает силовикам и обществу в целом противоположный сигнал: «Когда речь идет о борьбе с внешними или внутренними врагами, все средства хороши». 

В конечном счете оказаться в шкуре «врага народа» рискует каждый, кто хоть чем-то выделяется на общем фоне. Как, например, парень из Электростали, которого избили и скальпировали за нестандартную прическу – ирокез. Инцидент, живо напоминающий о нравах гопников из восьмидесятых и девяностых, гармонирует с атмосферой нетерпимости, охватившей страну, чей президент демонстрирует верность «урокам ленинградской улицы».   

«Широкомасштабные сравнительные исследования насилия (убийств) после войн XX века в воевавших и не воевавших странах подтвердили положение о том, что война делает насилие приемлемым. Исходя из этой теории, можно утверждать, что Россию ожидает дальнейший рост насилия, включая полицейское и домашнее, основными факторами которого будут нормализация насилия среди граждан в целом и большее потребление алкоголя, вызванные войной», – убежден социолог. 

Тревожные тенденции

Наиболее красноречивым показателем разрушительного влияния войны на состояние общества служит уровень насильственной преступности. 

За время войны криминальная статистика сильно не поменялась – количество официально зарегистрированных преступлений, как и в предыдущие годы, якобы снижается (в прошлом году их было на 2% меньше, чем в 2021-м, а в январе-мае нынешнего – на 1% меньше, чем за аналогичный период 2022-го). Однако многие эксперты ставят под сомнение достоверность этих данных. По их мнению, российская полиция ради достижения формальных показателей эффективности систематически занижает число преступлений (и завышает их раскрываемость). В итоге реальная преступность, вероятно, в разы выше, чем можно судить по отчетам силовиков. 

Тем не менее есть категория преступлений, скрыть которые довольно сложно – убийства. По подсчетам адвокатского объединения «Травмпункт», проанализировавшего статистику различных ведомств, в стране выросло количество убийств и покушений на убийство – на 4% по итогам прошлого года. 

«В прошлом году была прервана двадцатилетняя тенденция ежегодного сокращения числа зарегистрированных убийств и покушений на убийство в России. Тот же тренд продолжается и в 2023-м году – за пять месяцев, с января по май, убийств и покушений на убийство в России зарегистрировано уже на 10% больше, чем за аналогичный период в 2022 году», – констатирует Искандер Ясавеев. 

Силовики объясняют тенденцию «преступлениями украинских формирований в зоне СВО», однако независимые эксперты считают иначе. По их мнению, процесс может быть связан с ростом потреблением алкоголя (особенно в депрессивных и прифронтовых регионах). Считается, что в около 80% убийств в России совершается под воздействием спиртного. При этом, как явствует из статистики и экспертных оценок, на фоне многочисленных стрессов военного продажи крепкого алкоголя в стране резко увеличились. 

Выросло – на треть по данным МВД за прошлый год – и количество преступлений с использованием оружия. Отчасти это объясняется тем, что российские силовики относят к ним обстрелы и диверсии со стороны Украины. Однако волны вооруженного насилия докатились и до отдаленных от фронта регионов. Например, в Москве таких случаев стало на 200% больше, в Псковской области – на 150%, в Тамбовской – на 128%, в Санкт-Петербурге – на 108%. Едва ли это можно объяснить одними лишь действиями украинской стороны. Вероятно, оружие, просачивающееся из зоны «СВО», попадает в руки преступников (о подобных случаях неоднократно сообщали российские СМИ).   

Рост числа убийств и прочих насильственных преступлений на фоне «спецоперации» хорошо вписывается в теорию социальной легитимации насилия вследствие войны, полагает Ясавеев. 

Станет ли насилие новой «скрепой»? 

Главными жертвами насилия, вероятнее всего, окажутся наиболее социально уязвимые категории россиян: жители глубинки, малоимущие, безработные (чьи представители также составляют основную массу контрактников и мобилизованных). Согласно анализу Института проблем правоприменения, бедные являются как наиболее вероятными «авторами», так и жертвами насильственных преступлений. В частности, у безработного шанс пострадать от насилия в восемнадцать раз выше, чем у среднего россиянина. В зоне особого риска – женщины и дети, насилие по отношению к которым часто остается в тени.     

Многие наблюдатели опасаются, что возвращение контрактников и мобилизованных в семьи приведет к вспышке домашнего насилия. Пока этого, если верить официальным данным, не произошло – количество административных дел по статье «побои» (за которыми, как правило, скрываются случаи насилия в семье) за 2022 год выросло на 3-4% (составив 170,6 тыс.), что не свидетельствует о взрывном росте. 

Впрочем, относиться к этим цифрам следует осторожно, поскольку в России отсутствует качественная статистика по семейно-бытовому насилию, его жертвы редко обращаются в полицию или в суд (боясь общественного порицания), а полицейские сплошь и рядом игнорируют подобные жалобы. К тому же отток сотен тысяч мужчин на войну, вероятно, несколько разрядил ситуацию в проблемных семьях. 

Настоящие проблемы начнутся, когда они вернутся – с надломленной психикой, привыкшие к насилию, а, может быть, и озлобленные поражением. Общественная атмосфера, вероятно, будет способствовать безнаказанности агрессоров.       

«Люди в самые стрессовые времена пытаются держаться хоть за какую-то стабильность – и женщины будут терпеть намного больше, чем в мирное время […] Плюс все эти аспекты, связанные с тотальным цензурированием общества и боязнью лишний раз что-то сказать, лишний раз обратиться к кому-то за помощью, а также нормализация насилия в обществе, где женщина призвана терпеть – тем более, если муж-“герой” вернулся с войны и “защищал Родину”», – прогнозирует руководительница центра «Насилию.нет» Анна Ривина. 

Усилившаяся на фоне войны консервативная риторика, равно как и нетерпимость к феминисткам и правозащитникам как «пятой колонне Запада», также играют на руку домашним тиранам. Так, известный своими гомофобными и мизогинными взглядами политик Виталий Милонов, заявляет, что говорить о связи между «спецоперацией» и семейным насилием могут лишь «умалишенные феминистки или глубоко законспирированные агенты влияния западных спецслужб». Помогающие жертвам насилия общественные организации признают иностранными агентами и преследуют. А вызвавший раздражение церкви законопроект об охранных ордерах похоронен незадолго до начала полномасштабного вторжения. 

Влияние войны на семью может особенно негативно сказаться на детях, которые, по словам практикующего психолога Анны Мовшевич, являются самым чувствительным термометром насилия в обществе.

«Как только повышается уровень стресса в семье, как только родители начинают чувствовать себя уязвимым, дети сразу же реагируют. Насилие, агрессия друг к другу и аутоагрессия маленьких детей на уровне детсада сейчас частое явление, и такого будет становиться больше», – полагает собеседница Eurasianet.org.

Как показывают некоторые зарубежные исследования, дети военнослужащих чаще проявляют склонность к агрессии и саморазрушительному поведению. Идущая семимильными шагами «военизация детства», сопровождающаяся пропагандой милитаризма в школах и даже детсадах, может привести к аналогичным последствиям. 

Запрос на гуманизм

На поток сообщений о жестокостях люди реагируют двумя основными способами – через генерализацию («насилие есть везде, во всем мире, и с этим ничего не поделать») и избегание подобной информации, отмечает Мовшевич. Однако то, что подобные явления стали обыденностью, ещё не говорит о том, что общество их принимает. 

Исследователи из фонда «Общественный вердикт» с 2017 года проводят замер общественного мнения, посвященный проблеме пыток. Они описывают респондентам ряд ситуаций, связанных с применением насилия (буйный пациент в психиатрической клинике, грабитель на улице, задержания на митинге и тому подобное), и спрашивают о том, допустимо ли оно. 

Результаты последнего опроса, в котором участвовало около 20 тыс. человек, показывают, что, несмотря на войну, терпимость к насилию продолжает снижаться. Если в 2017 году лишь 8,4% опрошенных согласились с тем, что пытки и насилие неприемлемы ни при каких обстоятельствах, то в 2022 году таких было уже 13%.

Среди прочего резко – с 21 до 11% – упала доля тех, кто допускает, что ради достижения общественно важной цели силовики имеют моральное право преступить закон. 

Несмотря на нарастающую шумиху по поводу «экстремистов» и «иноагентов», якобы пытающихся дестабилизировать ситуацию в стране, число тех, кто считает допустимым жестокое обращение с «бунтовщиками», не выросло. В 2017-м 4% респондентов считали, что к людям, провоцирующим общественное недовольство и беспорядки, можно применять силу при задержании, а в 2022-м – 3%.     

«В своих прямых высказываниях люди продемонстрировали не только категорическое несогласие с насилием и пытками, но и определенную усталость от непрекращающегося окружающего насилия. Война — экстремум насилия — заставила людей заострить свои оценки. Комментируя проблему в открытом вопросе, люди высказывали антимилитаристские суждения, не скрывая страха от происходящего», – отмечают исследователи.

О том же свидетельствуют и результаты недавнего опроса Russian Field, согласно которым рекордная – 35% – доля населения хотела бы отменить решение о начале «спецоперации», если бы у них была такая возможность. 

Однако даже если общественный запрос на прекращение насилия, о котором говорят социологи, существует, это ещё не значит, что самого насилия станет меньше. Политические силы, выступающие за мир, загнаны в подполье, тюрьмы или эмиграцию, в то время как публичные спикеры соревнуются в кровожадной риторике, а выразителями протестных настроений становятся зловещие персонажи, вроде Пригожина или радикальные националисты из Клуба рассерженных патриотов. А, значит, остается все меньше шансов на то, что даже сам Кремль, если у него появится такое желание, будет способен совладать с «демонами», которых он выпустил на волю.