Российские исторические архивы становятся все более закрытыми для исследователей: архивисты отказывают в доступе как иностранным, так и российским ученым, ссылаясь на противоречащие друг другу законы. По мнению самих исследователей, следствием такой политики становится монополизация истории в руках государства.

Открытый доступ к информации, касающейся советской истории XX века, в особенности истории репрессий, был одним из общих лозунгов перестройки. В русле новой демократической политики раскрытие и публикация архивов были принципиально важны для делегитимизации советской власти и реабилитации репрессированных. Особую роль в этом сыграли принципы рассекречивания материалов из истории СССР, которые были введены в работу Росархива еще в 1993 году, став основой для принятого в 2004 году федерального закона «Об архивном деле». Одновременно федеральный закон «О государственной тайне» ограничил 30 годами срок засекречивания составлявших ее сведений. В теории, это означало, что такие сведения должны были стать доступными для любого человека, который запросил бы к ним доступ. Все это планировалось как долгая работа, требовавшая серьезных финансовых и человеческих ресурсов, отсутствие которых сейчас чинит больше препятствий, чем параноидальный режим советской секретности.

Одной из основных проблем в рассекречивании архивов стало возвращение отношения государства к праву на владение информацией как к эксклюзивному. Никита Охотин, научный руководитель справочных проектов общества «Мемориал», считает, что суть закона «Об архивном деле» была «извращена полностью»: допустимое законом исключение части материалов из числа рассекречиваемых, благодаря позиции государственных ведомств, стало фактически правилом, а в ряде случаев в число «исключений» попадали до половины предлагаемых к рассекречиванию дел.

Появление нового закона «О защите персональных данных» привело к возбуждению в Мурманске уголовного дела против историка Михаила Супруна и архивиста ФСБ Александра Дударева, которых обвиняли в раскрытии персональных данных репрессированных на Севере немцев. Впоследствии обвинение переквалифицировало дело на статью 131.7 УК РФ (Незаконное собирание или распространение сведений о частной жизни лица), но Супрун пошел дальше, и в настоящее время его дело коммуницировано Европейским судом по правам человека.

Хотя сам по себе процесс был единичным случаем, его результат – увольнение Дударева и последовавшие за ним взыскания и лишения премий его сотрудников – стал отправной точкой в тенденции отказывать в рассекречивании абсолютно любых документов. При этом основным аргументом для суда является экспертиза сотрудников ведомств, которые в эксклюзивном порядке имеют доступ к государственной тайне, из-за чего проверить достоверность такой экспертизы невозможно.

Сотрудники Института развития свободы информации Иван Павлов и Дарья Сухих в 2011 году констатировали, что доступ к архивным материалам неоправданно ограничивается на основаниях, которые нельзя назвать правовыми. Наиболее часто отказы обосновывают толкованием понятия «государственная тайна». Прежде всего, как говорит Никита Охотин, это касается ведомственных архивов ФСБ и МВД. В то же время не существует законодательных критериев для ограничения доступа к архивным документам со ссылкой на «личную и семейную тайну» и отнесения архивной информации к этим видам тайн.

Профессор русского языка и литературы из Оксфордского университета Катриона Келли согласна: хуже всего ситуация обстоит именно с ведомственными архивами, сотрудники которых игнорируют архивное законодательство, ссылаясь на ведомственные инструкции.

Так, автору этого текста для знакомства с многократно публиковавшимися ранее материалами одного из самых известных диссидентских дел – дела Синявского и Даниэля – архивисты ФСБ предложили сначала заручиться нотариально заверенными разрешениями от родственников обвиняемых. В теории, принципы гласности суда гарантируют публичность процесса и его материалов, и должны распространяться на архивы, но вольное трактование закона о защите персональных данных ограничивает доступ даже к таким делам.

Петербургский исследователь Михаил Золотоносов обращает внимание на то, что, пытаясь предотвратить возможное «разглашение личной тайны», сотрудники петербургских архивов сами закрывают скрепками или конвертами то, что, по их мнению, может быть понято как «личная или семейная тайна».

Катриона Келли вспоминает один из своих визитов в архив как раз после вступления в силу закона «О защите личных данных». «Все в этом архиве стали вдруг паниковать, а на меня дико орала сотрудница этого институтского архива, поскольку я просматривала материалы по сотрудникам института двадцатых годов, – рассказывает Келли. – Печальной иронией являлся тот факт, что заявки на просмотр этих архивов я писала на оборотках старых личных дел сотрудников этого же института, несомненно, содержащих те же сведения, разглашения который так панически боялась сотрудница».

«Вообще, – добавляет Келли, – кажется, что часто речь идет даже не о какой-то абстрактной злой воле, а просто о «человеческом факторе». Так, говорит исследовательница, в одном из архивов ей долго не выдавали требуемые материалы, постоянно ссылаясь на то, что они якобы «на руках» или «обрабатываются». «Как только сменился директор, я получила эти материалы без всяких проблем», – говорит Келли.

В последнее время ситуация особенно усложнилась именно для зарубежных исследователей. Если раньше, как вспоминает Катриона Келли, руководитель одного из архивов просто прочитал ей при знакомстве «небольшую лекцию о том, что фальсифицировать историю – дело нехорошее», то в последнее время исследователи (прежде всего из США) даже не могут получить визы, чтобы попасть в страну. Это происходит из-за внезапно усложнившихся требований к оформлению деловых виз, в то время как использование другого типа визы может быть расценено как нарушение, и грозит запретом на въезд в страну в течение длительного времени. 

Проблемы с доступом к архивной информации не исчерпываются вопросами защиты государственной тайны и разночтением понятия «личной и семейной тайн». Нелиберальные реформы в области науки и образования, в сочетании с представлением самих сотрудников о своих архивах как их частной собственности, привели к тому, что, несмотря на решение  Верховного суда о праве на самостоятельное копирование архивных материалов, на местах многие архивы продолжают запрещать копирование материалов на любые носители, либо навязывая очень дорогие услуги, оказываемые самим архивом, либо вовсе отказывая в самостоятельном копировании. Они часто объясняют это тем, что такие документы имеют «особую ценность», из-за чего их копирование возможно только сотрудниками архива.

Так, историк и профессор НИУ-ВШЭ в Санкт-Петербурге Андриан Селин говорит, что все ограничения, с которыми ему приходилось сталкиваться, исследуя историю России XVI-XVII вв., касались неоправданно высоких цен на услуги копирования, которые «иногда в 10 раз превышают стоимость копирования архивных материалов, например, в Швеции». Он связывает это не столько с нелиберальным подходом к архивному делу, сколько с ощущением архивов как своей собственности, по его мнению, часто свойственным российским архивистам. Другой важной проблемой Селин называет ограниченное число сотрудников архивов.

Исследователь Дмитрий Бадатурский в своем Facebook пишет (орфография и пунктуация автора сохранены – прим. ред.): «Была тяжба с архивом ГНИМА (Музея архитектуры), где запрещают пользоваться фотоаппаратурой, хотя закон вроде как это разрешает. но им наплевать. даже текстовые документы - или сиди переписывай (время работы: 1 /один!!!/ день в неделю, с 11 до 17 с выгоном с 13 до 14) или заказывай копию за 3000/лист!!!». Опрошенные исследователи часто не хотят указывать, в каких архивах им отказывали в праве на самостоятельное копирование, опасаясь потерять возможность работать в них.

Архивы также серьезно пострадали в войну и в период распада СССР. Например, почти треть документов Российского государственного исторического архива Дальнего Востока нуждается в реставрации и оцифровке. Профессионализм кадров и уровень финансовой поддержки работников архивов также вряд ли можно назвать удовлетворительным: достаточно сказать, что заработная плата архивиста составляет менее половины средней по региону.