Россия: кому выгодны культурные войны?
Отношение к советскому прошлому, «духовным скрепам» и «западным ценностям» не перестает будоражить российское общество. Власти пользуются конфликтами, чтобы отвлечь население от более насущных проблем и посеять раздоры в лагере оппонентов.
Совсем не кулинарный скандал разгорелся ранее в этом году вокруг одной московской закусочной. Её владелец решил приправить шаурму советской ностальгией и назвал заведение «Stalin Doner».
Появление на вывеске имени диктатора, которого современники называли «поваром, готовящим только острые блюда», вызвало бурю эмоций. Неизвестные разбили вывеску забегаловки. Общество «Мемориал», сохраняющее память об узниках ГУЛАГа, высказалось за закрытие точки. Зато националистическая партия «За правду» писателя Захара Прилепина провела акцию в её защиту.
Произошедшее зеркально повторило нашумевшую историю десятилетней давности, когда открытие в столице «Антисоветской шашлычной» возбудило негодование сталинистов.
Подобные стычки – одно из бесчисленных проявлений культурных войн, не первый год сотрясающих Россию, считают некоторые исследователи. Одни считают их необходимой борьбой старого и нового, другие – манипулятивной стратегией правительств, старающегося удержаться у власти путем раскола и деполитизации общества.
Что такое культурная война
Термин «культурная война» ввел в обращение социолог Джеймс Дэвисон Хантер, изучавший противостояние либеральных и консервативных кругов американского общества по широкому спектру моральных вопросов: аборты, права ЛГБТ, мигранты, отношение к спорным историческим сюжетам и тому подобным.
Впоследствии о культурных войнах заговорили политики и политобозреватели по всему миру, особенно когда к власти во многих странах пришли правопопулисты вроде Дональда Трампа, Виктора Орбана или Жаира Болсонару, играющие на культурных противоречиях.
«В основе риторики культурной войны лежит представление о том, что причиной политического или социального конфликта являются не экономические или социальные противоречия, а разные системы ценностей, которые исповедуют люди по обе его стороны. Политическая или электоральная мобилизация происходит на основе ценностей, которые по умолчанию считаются органическими для той или иной группы населения (хотя на самом деле активно конструируются медиа и политиками)», – объясняет смысл стратегии историк и политолог Илья Будрайтскис.
Противоположного мнения придерживается консервативная публицистка Марина Волочкова, определяющая культурную войну как «систему действий, направленную на слом и/или фундаментальную замену духовных ценностей, культурных образцов и норм, определяющих внутренние установки личности или целого народа».
Путинская Россия не осталась в стороне от международного тренда. Переломным моментом стала президентская кампания 2012 года, фоном которой были массовые протесты с требованием честных выборов. Она впервые была построена на идее о том, что в России существует большинство, разделяющее традиционные ценности, тогда как оппозиционное меньшинство отвергает не только действующую власть, но и российские традиции и историю.
«Вся дальнейшая госпропаганда, связанная с отстаиванием ценностей семьи, преемственности российской истории, неприкосновенности памяти о Великой отечественной, была выстроена в соответствии с логикой культурных войн», – полагает собеседник Eurasianet.org.
«Фронты» этого противостояния пролегают по двум основным линиям: отношение к советскому прошлому и к так называемой «новой этике», уважающей гендерное разнообразие и права меньшинств.
Советское прошлое как яблоко раздора
Протестное движение пережило болезненный раскол и деморализацию в середине 2010-х. Возможно, это было связано с продуманной стратегией культурной войны, выстроенной Кремлем в период присоединения Крыма и войны на Донбассе.
Одним из приемов, который использовали власти, чтобы оправдать свои действия, было отождествление внешней политики Москвы с реставрацией СССР.
В своей «крымской речи» Владимир Путин преподносил оккупацию полуострова как исправление исторической несправедливости, допущенной в момент распада Союза, когда «миллионы русских легли спать в одной стране, а проснулись за границей».
Еще определеннее высказывался глава самопровозглашенной Донецкой народной республики Александр Захарченко, заявивший в интервью Bloomberg: «Мы считали, считаем и будем считать себя частью Советского союза, России».
Подобная риторика, совмещающая русское и советское, звучала в те годы повсеместно.
ГосСМИ называли постмайданное правительство Украины «фашистской хунтой», а пророссийских сепаратистов – антифашистами (что воскрешало в памяти россиян героические образы Великой отечественной и пробуждало симпатии к РФ у части западных левых).
Общим местом стало упоминание «советской идентичности», предположительно объединяющей жителей Крыма и востока Украины с Россией. Эксплуатирующее советскую ностальгию прокремлевское движение «Суть времени» провело в столице «Красный марш» под лозунгом «В Москве Майдану не бывать» одновременно с антивоенным «Маршем мира».
По словам лидера и идеолога организации Сергея Кургиняна, Украина «не может иметь никакой иной национальной традиции, кроме советской и русской», пишет Regnum. Он также считает современных либералов носителями «постмодернистской» западной культуры, которые больше не способны говорить с консерваторами на одном языке и стремятся к уничтожению «всех базовых ценностей» при помощи «управляемого хаоса» (ярким проявлением которого, по мнению ряда российских авторов, является Майдан).
Подобная риторика типична для сторонников культурных войн, но не имеет ничего общего с реальностью, отмечает Илья Будрайтскис.
«Под воздействием госпропаганды присоединение Крыма осмыслялось в сознании многих как возвращение Советского союза (хотя не произошло никаких сдвигов в сторону социального равенства или воссоздания союзного государства). На практике случилось нечто другое: военно-политический конфликт между двумя режимами, сформировавшимися на обломках СССР, который одной из сторон был оформлен как возвращение к Советскому союзу», – говорит политолог.
Успехи госпропаганды в борьбе за общественное мнение внесли сумятицу во все сегменты несистемной оппозиции. Развалился Левый фронт, чей лидер, Сергей Удальцов, поддержал «волеизъявление крымчан», а его бывший соратник, депутат Госдумы Илья Пономарев (единственный, голосовавший против аннексии), эмигрировал в Украину. Многие российские националисты оказались по разные стороны линии огня на Донбассе. И даже либералы оказались шокированы фразой Алексея Навального о том, что «Крым – не бутерброд».
Использовать советское прошлое в борьбе с оппозиционными настроениями власти не прочь и сегодня. Вряд ли случайно, что за массовыми протестами против ареста Навального в январе нынешнего года последовала петиция лояльных Кремлю деятелей левопатриотического толка о возвращении на Лубянскую площадь памятника первому главе ВЧК Феликсу Дзержинскому.
В обращении, подписанном писателями Захаром Прилепиным и Александром Прохановым, блогером Дмитрием Пучковым (Гоблином) и другими фигурами, пользующимися репутацией охранителей, возвращение монумента обосновывалось его архитектурными достоинствами, как «одной из … "визитных карточек" исторического центра Москвы».
По их словам, Дзержинский на Лубянке мог бы способствовать национальному примирению, которое «невозможно как реванш одной из сторон». По этой логике, на площади могли бы мирно соседствовать памятник основателю ВЧК и Соловецкий камень в честь жертв политических репрессий.
Примирения, однако, не наступило. Инициатива предсказуемо вызвала жаркую дискуссию. Памятник, некогда воспринимавшийся как символ «очищения» спецслужб в годы хрущевской Оттепели, в наши дни ассоциируется с событиями августа 1991-го, когда его снос протестующими ознаменовал конец советской эпохи.
Сегодня возвращение фигуры Дзержинского на Лубянку считывается либералами как триумф «порядка» над протестом и одобрение методов спецслужбы, выходцем из которой является действующий президент. Церковью оно воспринимается как забвение подлинных героев царской России (таких как шеф жандармов Александр Бенкендорф), а частью левых – как эксплуатацию образа революционера в конъюнктурных целях.
Сторонники восстановления памятника вкладывают в этот акт разные, часто неожиданные, смыслы. Так, авторы одной из петиций видят в первом чекисте «символ борьбы Русского мира с царством Золотого тельца» (что, несомненно, удивило бы соратника Ленина). В движении «Офицеры России» монумент трактуют как символ государственности и патриотизма. Для силовиков «железный Феликс» является объектом культа, питающего корпоративную идентичность.
В итоге московские власти вынесли вопрос на онлайн-референдум, предложив москвичам выбор между «железным Феликсом» и князем Александром Невским, которого православные считают святым. В опросе успели поучаствовать 320 тыс. человек, 45% из которых отдали предпочтение Дзержинскому, а 55% - Рюриковичу. Однако мэр столицы Сергей Собянин неожиданно прервал процедуру, объявив, что «памятники… должны не раскалывать, а объединять общество» и пообещав вернуться к проблеме позже.
Многие комментаторы объясняют как появление инициативы, так и отказ от нее, политическими мотивами. Решение столичных властей провести референдум было обусловлено в том числе желанием переключить внимание публики с протестов на относительно безопасную историческую дискуссию, утверждают источники «Медузы» в мэрии и администрации президента. Однако вопрос перессорил между собой пропутинских консерваторов, часть которых (особенно, силовики) считает чекиста героем, а часть – радикалом и врагом церкви. Поэтому, пишет издание, дебаты поспешно свернули, оставив все стороны «голодными».
Традиционные ценности vs новая этика
Другой вехой в истории российских культурных войн стало превращение религии, традиционной семьи и гомофобии в официальные «духовные скрепы» общества. Крестовый поход против «западных ценностей» стартовал после перформанса группы Pussy Riot в храме Христа-Спасителя в феврале 2012-го. Вскоре после этого были приняты законы об оскорблении чувств верующих и «пропаганде гомосексуализма». Восемь лет спустя нормы о Боге и разнополой семье вошли в состав обновленной Конституции.
Государство сделало ставку на моральный консерватизм, чтобы отвлечь общество от более насущных проблем, разжечь недоверие к Западу и сторонникам европейского пути развития внутри страны, убежден Будрайтскис.
«Опросы общественного мнения всегда показывали, что в России высокий уровень гомофобных настроений. Но превратить эти настроения в подобие флага, вокруг которого может собраться большинство, можно было только в результате целенаправленной политики в медиа, парламенте и так далее», – уверен политолог.
Обвинения оппозиции в «порочащих» связях с ЛГБТ и желании превратить Россию в «Гейропу» стали распространенным мотивом прокремлевской пропаганды.
Например, накануне плебисцита по «путинским» поправкам в Конституцию избирателей запугивали видеороликом, в котором однополая пара забирает сироту из российского детдома. Мессидж понятен: «Если не проголосовать за поправки, к власти прорвутся либералы, которые узаконят гей-семьи со всеми вытекающими последствиями».
Консервативная пропаганда посеяла раздор в рядах противников режима. В начале 2010-х появление радужных флагов на оппозиционных акциях не раз приводило к конфликтам среди их участников. Однако со временем ситуация изменилась.
«Ультраконсервативные позиции власти способствовали тому, что в оппозиционном движении ЛГБТ-повестка перестала быть маргинальной. Чего не было еще десять лет назад, когда ее воспринимали как что-то инородное или даже как провокацию спецслужб. [Позднее] оппозиционеры увидели, что это такая же [как они сами] дискриминируемая группа, которая борется с властью и с которой надо сотрудничать», – отмечает зампред гендерной фракции партии «Яблоко» Николай Кавказский.
Сложнее оказалось принять феминистские и антирасистские ценности, которые тоже стали жупелом госпропаганды. Часть оппозиционного сообщества не готова отказаться от привычных норм поведения. Об этом свидетельствует неоднозначная реакция на скандалы по поводу харрасмента, затронувшие ряд либеральных деятелей, таких как главред «Эха Москвы» Алексей Венедиктов, сатирик Виктор Шендерович или депутат петербургского ЗакСа Александр Кобринский.
«Власти удалось оттолкнуть оппозиционный мэйнстрим от феминизма. Раньше, хотя бы формально, все оппозиционные структуры провозглашали равенство мужчин и женщин. Сейчас я вижу много антифеминистских настроений в оппозиции. Например, про закон о домашнем насилии многие оппозиционеры говорят, что это будет еще один повод пустить полицейских к нам домой», – делится наблюдениями Кавказский.
Тревогу у части российской либеральной среды вызвало и движение Black Lives Matter, развернувшееся в США.
Так, оппозиционная публицистка Юлия Латынина сравнивала протестующих афроамериканцев с пророссийскими ополченцами Донбасса или «пьяной матросней» 1917 года, не имеющими ничего общего с уважающими частную собственность протестующими на Майдане или в Гонконге. По ее мнению, на Западе происходит подобие китайской культурной революции, в результате которой влияние получают «люмпены», исповедующие необольшевистские идеи.
Как и в случае с советскими символами, государство может использовать споры вокруг «новой этики», чтобы сместить фокус общественного внимания или внести разброд в лагерь противников.
Манифест режиссера Константина Богомолова «Похищение Европы 2.0» появился на страницах либеральной «Новой газеты» сразу после протестов в защиту Навального. Современный Запад, утверждает автор, превратился в «этический рейх», в котором «квир-активисты, фем-фанатики и экопсихопаты» угнетают «сложного человека», репрессируют сексуальность и потворствуют мигрантам.
Текст вызвал шквал эмоций, особенно в творческой среде. Некоторые комментаторы заподозрили Богомолова в работе на Кремль (который отреагировал на публикацию благожелательно). Другие, как поэт, музыкант и публицист Кирилл Медведев, считают, что выступление Богомолова, возможно, не инспирировано властями напрямую, но, несомненно, сыграет им на руку.
«Фигура Богомолова интригует. Он когда-то был оппозиционером, а потом перестал. Он связан с [телеведущей и политиком Ксенией] Собчак (режиссер является ее мужем). Он связан с театром, а театр – это большие деньги. Понятно, что его позиция в культурном пространстве, истэблишменте, провоцирует подозрения. Но чаще всего в таких случаях речь идет не о прямом заказе. Просто человек чувствует, в какой момент и с каким высказыванием ему нужно выступить, чтобы привлечь к себе внимание», – говорит собеседник Eurasianet.org.
Часть либеральной интеллигенции недовольна «левацкими тенденциями», угрожающими их представлениям о Западе.
«В прошлом году писатель Кирилл Кобрин предсказывал, что [негативное] отношение к новой этике, BLM, изменению климата в итоге объединит часть сегодняшних либеральных оппозиционеров и лоялистов. Это интересный прогноз, который сбывается… Попытки объединить эти среды есть и будут», – полагает Медведев.
Можно ли победить в культурной войне?
Культурные войны не возникают на пустом месте. Они оказываются успешной политической стратегией, так как используют предрассудки, уже укорененные в обществе.
«Задолго до Путина у части российской интеллигенции существовало представление о том, что большинство народа, простых людей, имеет “рабский менталитет”; что они органически неспособны принять демократические ценности. С другой стороны, в поздние годы советского режима культивировалось недоверие к интеллигенции. Все это было использовано и приобрело законченные черты в результате сознательной деятельности [государства]», – объясняет Илья Будрайтскис.
Вредоносность идеи о конфликте «двух Россий», несовместимых в культурном отношении, подчеркивал политолог Илья Матвеев в статье о причинах поражения «болотных» протестов.
По его мнению, многие политики и интеллектуалы находятся в плену иллюзии, согласно которой просвещенному, вестернизированному и современному меньшинству россиян противостоит косное, просоветское и отсталое большинство, олицетворяемое карикатурным образом «ватника». Тем временем госпропаганда вывернула эти взгляды наизнанку, рисуя несогласных бездуховными столичными снобами и космополитами, а лоялистов – представителями «глубинного» народа, ценящего традиции и стабильность.
Эта картина имеет мало общего с реальностью, убежден Илья Будрайтскис.
«Главным трюком культурных войн является постановка на место реальных проблем отношения к историческому прошлому или морали. Сегодняшнее яростное разделение на тех, кто принимает или не принимает советскую символику, накладывается на ситуацию, в которой значительная часть людей уже не имеет опыта жизни в Советском союзе, либо воспоминания об этой жизни принимают упрощенный, идеализированный характер. Такая дистанция от реального исторического опыта позволяет все эти очертания представлений делать объектом сознательной манипуляции со стороны масс-медиа», --предупреждает эксперт.
Поэтому лучшее, что мог бы сейчас сделать граждански и политически активный человек, – по возможности избегать участия в агрессивных дискуссиях о памятниках или судьбах западной цивилизации, сосредоточившись на таких проблемах, как уровень жизни, качество госуправления или социальное неравенство.
Противоположной позиции придерживается Ян Рачинский, председатель правления «Международного Мемориала», ратующий за декоммунизацию.
«Мы наблюдаем реванш советской символики и культа героев … Не дав точную оценку преступлениям прошлого, вряд ли можно строить будущее. Нужен надежный фундамент, который не поплывет… Сегодня в Конституцию внесена поправка о преемственности со всеми предыдущими режимами, что уничтожает основы морали. Невозможно наследовать преступному коммунистическому режиму. Отношение к этому (советским символам) как к обыденности свидетельствует о катастрофическом состоянии исторического сознания», – убежден историк.
Член ЦК Объединенной коммунистической партии Кирилл Васильев, напротив, считает, что сохранение памяти об СССР несет в себе потенциальную угрозу существующему порядку.
«С одной стороны, власть делает все возможное, чтобы отделить, отграничить и даже противопоставить советское и революционное. С другой, пока сохраняется возможность доступа к памятникам и символам советской эпохи … критически мыслящие люди в состоянии провести простейшую логическую операцию и связать достижения [СССР] с Великой русской революцией», – говорит он.
Будрайтскис настроен более скептично. По его мнению, основные мотивы культурного конфликта – противостояние советского и антисоветского, традиционной семьи и ложных западных ценностей – будут воспроизводиться и усиливаться госпропагандой, особенно в преддверии думских выборов. Могут появиться и новые темы, например, конфликта поколений. Но эти баталии несут обществу лишь вред.
«Победить в культурной войне невозможно … Как только она заканчивается, даже при помощи воображаемой победы одной из сторон, все выгоды, которые извлекает [из процесса] часть элиты, прекращают действовать. Если общество договорилось по поводу роли Сталина в Великой отечественной войне, оно переключается … на вопрос о роли Путина в актуальных событиях. Поэтому для тех, кто начинает культурные войны, желательно никогда их не заканчивать», – замечает он.
Иван Александров – псевдоним российского журналиста.
Подписывайтесь на бесплатную еженедельную рассылку Eurasianet (на английском языке).