Несмотря на противодействие властей, массовые уличные протесты в России стали частью общественной жизни. Движение за честные выборы, развернувшееся в декабре 2011-го, пробудило интерес к оппозиционной политике у интеллигенции в мегаполисах. Спустя семь лет облик протеста изменился. Сегодня его все больше определяет молодежь из бедных семей и жители отдаленных регионов.

За десятилетие по России прокатились три волны протестных выступлений: реакция на сообщения о подтасовках результатов выборов в 2011-2013 годах, антикоррупционные митинги сторонников Алексея Навального в 2017-м и выступления противников пенсионной реформы летом и осенью 2018 года. Крупнейшие из этих акций, обычно проходивших в нескольких регионах, собирали, по максимальным оценкам, более двухсот тысяч участников.

«Сегодня ситуация принципиально иная, чем в 2011 году, когда люди испытали приятный шок, выйдя на площадь и обнаружив, что их много. Состав протестующих и структура самого протеста изменились», — отмечает Олег Журавлев, сотрудник Лаборатории публичной социологии и профессор Школы перспективных исследований Тюменского госуниверситета. С ним согласны и другие исследователи, в течение нескольких лет изучающие протестное движение.

Портрет митингующих

Выступления на Болотной площади Москвы 2011-2013 годов часто определяли то в качестве «бунта среднего класса» или даже «революции норковых шуб», то — как митинги «креаклов» (творческой элиты) или «офисных хомячков» (мелких служащих). Хотя участники митингов того времени действительно выглядели более зажиточными и образованными на фоне основной массы населения, социологи оспаривают мнение о том, что протесты были делом рук среднего класса.

Согласно опросу «Левада-центра», 40% опрошенных участников московских протестов зимы 2011-2012 годов говорили, что могут позволить себе дорогие вещи, но не автомобиль, владение которым считается одним из маркеров принадлежности к мидл-классу в России. Около 30% признались, что экономят на продуктах и одежде, и только 3-5% заявили, что ни в чем себе не отказывают. Большинство несогласных составляли 25-40 летние специалисты с высшим образованием.

Сами протестующие, как правило, избегали обозначать себя как представителей какой-либо социальной группы и отвергали требования, способные нарушить единение вокруг универсального лозунга честных выборов. После долгих лет отсутствия массовых уличных мобилизаций, многочисленность несогласных стала открытием для них самих.

«Оказалось, можно не только ходить на работу и жить личной жизнью, но и вместе протестовать. Люди заново изобретали публичную политическую сферу», — считает Олег Журавлев.

По мнению профессора политической теории демократии Европейского университета Артемия Магуна, многие из участников событий отождествляли себя с народом, несправедливо определяемым властью в качестве «быдла».

Как отмечал участник независимой исследовательской группы «НИИ митингов» социолог Александр Бикбов, темы бедности и социального расслоения оставались для митингующих периферийными, уступая по значимости моральным ценностям честности и достоинства. 

Недолговечное единство разных

По словам Олега Журавлева, для постсоветских протестов характерно то, что они деидеологизированы и реактивны — «вырубают лес — идем защищать», «крадут голоса — идем пересчитывать». Кроме того, они пропитаны моральной риторикой. «В 2011-м люди совершили моральную инвестицию в акт голосования. Все знали, что выборы в России фальсифицируют, и всем было плевать, но теперь многие решили, что их голос украден и массово вышли на площади», — объясняет исследователь.

«Суть Болотной была во внезапном единстве разных. Оно было важно для многих участников протестов. Например, голосуя на выборах в координационный совет оппозиции (орган, созданный осенью 2012 года для руководства протестным движением), такие люди ставили галочки за левого, либерала и националиста», — отмечает он.

Неудачи протестов, репрессии против его участников, а впоследствии присоединение Крыма, заставили позабыть о протестной эйфории прошлых лет. Многие из тех, кто участвовал в митингах, отошли от оппозиции. Протестная активность пошла на спад и переместилась с площадей в локальные активистские группы, созданные бывшими «болотниками».

Участники таких групп, деятельность которых, как правило, посвящена проблемам городского благоустройства и экологии, тоже раскололись на сторонников лозунга «Крым наш» и тех, кто придерживался других позиций. Однако, по мнению Журавлева, этот раскол не был столь фатальным, как принято думать. «Поскольку [общественники] занимались конкретными делами, они сделали вывод: "События в Украине не главное. Чтобы не поругаться, лучше их не обсуждать"», — отмечает социолог. 

Новая молодежь

В 2017-м протестное движение снова громко заявило о себе. Лозунги, звучавшие на антикоррупционных митингах, во многом повторяли требования «Снежной революции», но наблюдатели были ошарашены массовым участием в них молодежи подросткового возраста, которое контрастировало с образом протестующего как образованного профессионала средних лет. События поспешили окрестить «бунтом школоты».

С подобной оценкой согласились не все. Так, Александр Бикбов сразу после протестов 26 марта 2017 года утверждал, что школьники и подростки составили абсолютное меньшинство участников. Их было даже меньше, чем в декабре 2011 года на Болотной площади Москвы, отметил он. По мнению Светланы Ерпылевой, исследующей политическую активность молодежи, изменился не столько удельный вес школьников в протестах, — хотя их число несомненно выросло, — сколько их роль в движении.

«На волне протеста 2011-2012 годов политически активные подростки предпринимали действия, которые считали "подходящими для детей". Один из респондентов так ответил на вопрос о том, что он обычно делает в качестве члена местной группы активистов: "Я обычно делаю что-то маленькое, например, раздаю листовки или отправляю электронные письма... Я не могу сделать что-то значимое из-за моего возраста"», — отмечает исследовательница.

Сегодняшние старшеклассники действуют без оглядки на взрослых, зачастую консервативных или утративших надежду на перемены. Они не только посещают митинги, но часто и организуют их, произносят речи, противостоят давлению полицейских и школьных администраций.

«Ни один из одиннадцати опрошенных подростков не считал, что люди до восемнадцати лет "глупее" или "менее зрелые", чем взрослые. Напротив, они подчеркнули, что являются гражданами государства и должны иметь возможность высказывать свои жалобы публично, [также они заявили] что подростки — это те, чье будущее поставлено на карту», — говорит Ерпылева. По ее мнению, подобные изменения в самосознании резко отличают миллениалов от молодых участников движений за честные выборы 90-х годов рождения. 

По словам Олега Журавлева, в политизации молодежи нет ничего удивительного. Она является реакцией на незаметное, но неустранимое присутствие оппозиционной политики в нашей жизни. Сегодняшние подростки взрослеют в политизированной среде, в отличие от своих старших братьев и сестер, испытывавших робость при соприкосновении с протестной активностью.

От либерализма к популизму

Меняется не только возрастной, но и социальный состав участников оппозиционных митингов. Если в шествиях с белыми лентами (которые были символом протестных движений 2011-2013 годов) принимал участие преимущественно столичный средний класс (или те, кто выглядел таковым в глазах основной массы населения), то в 2017-2018 годах на политическую сцену все больше выходили социальные низы.

«Интервью, которые мы брали на навальнистских митингах, показывают, что на них стало больше бедных, подростков и бедных подростков. Риторика протеста тоже сдвинулась влево, что связано как с изменением социального состава протестующих, так и с полевением самого Навального», — полагает Олег Журавлев. 

Протесты против повышения пенсионного возраста, в 2018 году охватившие (преимущественно в провинции) более 200 тыс. человек,  сдвинули риторику Навального еще левее. Однако, отмечают эксперты, этот сдвиг вряд ли радует самого политика, так как противоречит его либеральной социально-экономической программе. По оценке исследователя пенсионных протестов Ильи Будрайтскиса, основной причиной их поражения стала неготовность к единым действиям, как со стороны «конструктивной» оппозиции в лице КПРФ и Федерации независимых профсоюзов России, так и со стороны Навального, не склонного к союзам с другими оппозиционерами. 

Пенсионные протесты потенциально могли бы стать «единством разных», если бы оппозиция оказалась способной на широкие политические альянсы, как во времена Болотной, считает Олег Журавлев. «Реформа затрагивала базовые интересы различных социальных групп, но [из-за растянутости во времени] не была для них шоком. Требовалась большая политическая работа, чтобы мобилизовать людей на протест», — отмечает он.

Популистский и лидерский характер современного оппозиционного движения разительно отличает его от протестного плюрализма начала десятилетия. Однако, по мнению собеседников, ситуация вновь может измениться.

«Поскольку у социальных групп в России нет четкого самосознания, протестующие сильно подвержены риторике лидеров, — считает Олег Журавлев, — но я бы не назвал движение Навального персоналистским. На его митинги выходит большое число людей, говорящих в интервью: "Мы Навального лично не любим, но сегодня это единственные массовые оппозиционные акции". Сегодня все больше людей мыслит не только эмоционально заряженными моральными категориями, но и групповыми интересами».