В последние годы российская политика всё больше сводится к политике памяти. Публичные выступления Владимира Путина напоминают лекции об истории, в которых он подробно останавливается на таких, малоизвестных широкой публике, сюжетах, как дискуссия Ленина и Сталина о принципах национальной политики или этногенез восточных славян.

Мощи и памятники то и дело оказываются в центре политических и военных событий. Так, в захваченном российскими войсками Геническе первым делом восстановили памятник Ленину (снесенный украинскими властями в рамках кампании декоммунизации), в аннексированном Мариуполе уничтожили мемориал жертвам Голодомора, а из оккупированного Херсона демонстративно вывезли монументы екатерининским генералам и останки основателя города, князя Григория Потёмкина.

Тенденциозные интерпретации отечественной истории навязывают обществу с небывалой энергией. Власти намерены резко увеличить количество часов, отведенных на изучение истории в школах и вузах, а также долю молодежи, охваченной историческим образованием.

Теперь рассказывать детям о великом прошлом страны будут начиная с первого (а не пятого) класса. Студентов непрофильных факультетов обяжут уделять истории не менее 144 академических часов. А «специальная военная операция» в Украине и «превращение России в мировую державу» войдут в школьную программу.

Новые идеологизированные учебные предметы, вроде «Разговоров о главном» в школах или «Основ российской государственности» в вузах, также в значительной мере будут посвящены историческим сюжетам.

Всё это ставит вопросы о том, какую роль увлечение Кремля «исторической политикой» сыграло в принятии рокового решения о вторжении; какова роль историков и преподавателей в обосновании и оправдании агрессии, и какое будущее ждёт историческую науку в условиях войны?

Прошлое как оружие

Нескончаемые рассуждения Владимира Путина об истории – едва ли просто слабость стареющего автократа, озабоченного своим местом в веках. В последние годы российская элита живёт в особой метаисторической реальности, где «печенеги и половцы» могут играть даже более важную роль, чем соображения realpolitik.  

В частности, за февральским вторжением в Украину (очевидно основанном на глубоко ошибочных политических и военных расчётах), стояло «внушительное» историческое обоснование.  

Программная статья Путина «Об историческом единстве русских и украинцев», опубликованная за семь месяцев до войны, представляла собой обширный экскурс в прошлое Восточной Европы, от Рюрика и до наших дней. Позднее её тезисы неоднократно повторялись в речах российского лидера.  

Согласно этой концепции, украинцев как отдельной нации не существует, а есть разделенный «триединый народ», включающий в себя русских, украинцев и белорусов; украинская государственность создана «искусственно» (в основном большевиками), а постсоветская Украина является не суверенной страной, а неким «проектом “Анти-Россия”» – геополитическим франкенштейном, сконструированным и управляемым Западом.

В путинской картине мира завоевание всей Украины (а не только Крыма или Донбасса, якобы «подаренных» ей коммунистами) рассматривается как исполнение миссии, завещанной всеми великими русскими правителями, от Ивана Грозного до Сталина – «собирание земель». В июне Путин прямо сравнил себя с Петром, заявив, что решает ту же задачу: «возвращать (территории) и укреплять (государство)».

Как далеко могут зайти подобные претензии, можно лишь гадать. В представлении Путина, «историческая Россия» тождественна территории бывшего СССР. Напрашивается вывод, что суверенитет государств, возникших на его обломках, РФ признает лишь постольку, поскольку они остаются в сфере её влияния или, как выражаются идеологи, в лоне «особой российской цивилизации».

При этом современная Украина и другие постсоветские страны во многом остаются terra incognita для российского правящего класса, считает профессор истории и сопредседатель профсоюза «Университетская солидарность» Павел Кудюкин. 

«Российская наука – экономисты, историки, политологи, социологи – почти не исследует сопредельные страны. Специалистов по Украине в России можно пересчитать по пальцам одной руки. Отчасти это объясняется инерцией: в СССР историей союзных республик занимались их академии наук, а в Москве изучали общеимперскую историю. С другой стороны, даже у лучших российских историков подспудно сохраняются имперские представления. И, наконец, государство просто не заказывало такие исследования. Думаю, в этом одна из причин безумного февральского решения», – говорит собеседник Eurasianet.org.

Откуда выросли путинские представления об Украине

Как внешняя, так и внутренняя российская политика базируются на ультраконсервативной философии истории, разделяемой Путиным и его ближайшим окружением, полагает историк и политолог Илья Будрайтскис, изучающий идейные истоки путинизма. 

«В её основе лежит идея о том, что российское государство является высшей ценностью, а его усиление однозначно исторически оправдано. Все, что мешает его укреплению и подрывает мощь, как вовне, так и внутри страны, однозначно является плохим (вплоть до того, что восстания Разина и Пугачева объявляют “цветными революциями” и результатом неких антироссийских технологий). Эта идея лишает субъектности не только другие народы (например, украинский), но и сам российский народ. Потому что любые попытки народных низов противостоять российскому государству, бороться за свои права, маркируются как результат иностранного влияния», – объясняет он.

Подобные взгляды глубоко укоренены в российской общественной мысли. Отчасти их источником являются конспирологические теории, получившие распространение в национал-патриотической публицистике постперестроечных времен.

Например, термин «анти-Россия» изобрел израильский памфлетист крайне правого толка Лев Вершинин, автор низкопробных сочинений с характерными заголовками: «Гопак на крови», «Русские идут», «Позорная история Америки» и тому подобное. Архаичный термин «англосаксы», недавно появившийся в лексиконе Путина, отсылает к ещё дореволюционным представлениям об извечной борьбе России и Великобритании. Вероятно, он заимствован из писаний влиятельного ультраправого философа и конспиролога Александра Дугина. А риторика о «ментальной войне» Запада против РФ имеет много общего с «планом Даллеса» (мифическим заговором ЦРУ с целью развалить СССР). 

Однако отрицание права Украины на существование в качестве независимого государства имеет и более «солидную» основу. 

«Речи Путина – настоящее попурри из различных имперских аргументов, в которых можно обнаружить и отголоски дореволюционного черносотенства, и отдельные элементы сталинской историографии. Корни этих идей лежат в консервативной историографии и общественной мысли XIX века, когда в ответ на подъем украинского национального самосознания различные русские консервативные авторы последовательно излагали линию отрицания существования украинского народа», – объясняет Будрайтскис.

«Непосредственные истоки путинского конспирологического мышления об Украине я вижу в переизданиях полемических книг и статей членов Киевского клуба русских националистов и прочих работ, написанных в последние годы империи и в межвоенный период. В них украинское движение преподносилось как продукт “австро-венгерской” пропаганды. Это, например, известная книга “Украинское движение” Андрея Стороженко и множество других, которые переиздавались в России с конца 1990-х и особенно после 2004 года. Тогда это казалось чем-то маргинальным, даже на фоне сомнительного качества работ российских историков. Сейчас же то, что говорит Путин и российская пропаганда, гораздо радикальнее этих текстов (которые даже в реакционные 1910-е выглядели перебором)», – отмечает историк Александр Поляничев из университета Сёдертёрна, Стокгольм.

Например, поднятую на щит Путиным идею «триединого» народа высказывал ещё корифей славянофильства Константин Аксаков, а позднее – один из идеологов белого движения Василий Шульгин.

Консервативные интеллектуалы этого направления считали население Западного края, включавшего часть территорий современных Украины, Беларуси и Литвы, просто «ополяченными» русскими и отстаивали проект «большой русской нации» (термин, фигурирующий у Путина). В его рамках «малороссийскому наречию» отводилась, в лучшем случае, роль простонародного говора, а «украинство» (то есть интерес к украинской культуре и стремление украинцев к политической самостоятельности) рассматривалось как результат польской, немецкой или австрийской «интриги».

«Край этот русский, русский и русский! В нем нет разных национальностей и вер; в нем есть только один хозяин – русский народ», – провозглашал Аксаков в 1863 году. Риторика, отголоски которой отчетливо слышны в современной российской пропаганде. 

Другой источник путинских воззрений – советская историография, причудливо сочетавшая марксистские и имперские элементы. Например, Путин часто употреблял клише о «братском народе», которое в современной Украине считают оскорбительным. 

«В 1940-е и начале 1950-х годов на первое место выдвинулась концепция русского народа как старшего брата в семье других советских народов. В отношении Украины центральное место в этой концепции занимала Переяславская рада и роль Богдана Хмельницкого. В рамках этого поздне-сталинско-имперского взгляда лежала идея о том, что украинцы сохранили свою идентичность, православную веру и так далее только через этот акт исторического воссоединения с русским народом, который является главным событием украинской истории», – объясняет историк.

Правда, в последнее время Путин говорит о «братском народе» всё реже, отказывая украинцам даже в такой, ограниченной, субъектности. В своей статье он открыто сетует на то, что советская власть «закрепила… положение о трёх отдельных славянских народах: русском, украинском и белорусском».

О Ленине как творце украинской государственности и искусственности границ Украины, якобы произвольно прочерченных большевиками, до Путина говорил писатель-классик и консервативный политический публицист Александр Солженицын.

«В самостоятельном развитии – дай Бог Украине всяческого успеха. Отяжелительная ошибка её – именно в этом непомерном расширении на земли, которые никогда до Ленина Украиной не были: две донецкие области, вся южная полоса Новороссии (Мелитополь-Херсон-Одесса) и Крым», – писал автор «Архипелага ГУЛАГ» в 1998-м, предвосхищая программу российских аннексий. 

Таким образом, Путин с его украинофобной исторической концепцией стоит на плечах целой плеяды российских мыслителей охранительного толка, повлиявших на восприятие Украины образованным слоем россиян. Однако среди учёных-историков подобные взгляды не пользуются авторитетом, уверяет Павел Кудюкин.

«Это перепев [давно дискредитированных] идей, к тому же заимствованных из вторых рук – у современных русских националистов. Нет профессиональных историков, которые повторяли бы этот бред», – говорит профессор. Подобную оценку разделяют и остальные собеседники Eurasianet.org. 

Как исторические мифы влияют на отношение россиян к войне

Для большинства россиян рассуждения Путина о событиях древней и новой истории представляют собой «тёмный лес».

«Украине уделяется мало места в курсе истории России. [В большинстве случаев] она выступает как чисто географическое пространство. В шестом классе, когда изучается древнерусская история, учащиеся узнают названия Чернигова, Киева, Галича. Но не происходит соотнесения [этих топонимов] с современной Украиной. В учебниках и атласах нет акцента на то, что это часть другого государства… В следующий раз [с Украиной школьник] встречается во времена Богдана Хмельницкого. Их изучают, используя сталинский термин «воссоединение Украины с Россией». И потом опять территория Украины — просто географический фон истории Российской империи и СССР», – говорит учитель истории и активист профсоюза «Учитель» Александр Кондрашев.

Во многом такое положение вещей объясняется тем, что авторы учебников воспроизводят схему национальной истории, заложенную ещё Николаем Карамзиным в начале XIX века.   

«Общая логика [преподавания истории в школе] – “История государства российского” Карамзина, только упрощенная. То есть история государства через историю правителей. На неё наслаиваются советские нарративы о феодализме, классах, общественных движениях и так далее… В этой версии истории Украине, как и другим “имперским окраинам” нет места подходящего», – поясняет собеседник Eurasianet.org.

Однако в последние десятилетия российские власти сделали многое, чтобы вымарать Украину из школьной истории ещё сильнее. И если замена устоявшегося термина «Киевская Русь» «Древней Русью» ещё можно объяснить научными мотивами (оба наименования являются условными), то некоторые другие коррективы выглядят тенденциозно.

Например, в новой версии Историко-культурного стандарта (документ, определяющий содержание школьной истории) Украина XVII века именуется «Войском Запорожским». По мнению критиков, такие поправки «нивелируют значение этого периода в формировании украинской государственности и идентичности».

Как сообщало издание «Медиазона», после начала войны сотрудники выпускающего учебники издательства «Просвещение» получили негласное указание изъять из них «избыточные» упоминания Украины и Киева.

В итоге средний россиянин хоть и не в состоянии оценить по достоинству путинские откровения о прошлом, но охотно им верит, поскольку ещё со школьной скамьи привык воспринимать Украину как арену русской, преимущественно военной, истории.  

С другой стороны, россияне, интересующиеся прошлым на любительском уровне, в изобилии потребляют параисторическую литературу, в большинстве случаев пропитанную национализмом. В итоге, как показало исследование Школы публичной социологии, люди, считающие себя «экспертами» в истории, политике и геополитике, составляют самую убеждённую и хладнокровную группу сторонников войны.

Свежие тенденции говорят о том, что в своих попытках мобилизовать российское общество Кремль будет пытаться заместить превалирующее в обществе пассивное неведение относительно украинской истории и культуры агрессивным невежеством.

Как государство присваивает прошлое

Попытки навязать обществу единую, непротиворечивую и патриотичную версию национальной истории начались ещё в конце нулевых. На фоне ухудшения отношений Москвы с соседями и Западом Дмитрий Медведев создал комиссию по противодействию попыткам фальсификации истории. Её, по большей части бесплодную, деятельность скоро свернули, но самой идее о том, что прошлое является одним из фронтов «гибридной войны», была суждена долгая жизнь.

В 2012-м появились две влиятельные институции, ответственные за насаждение державной версии истории – Российское историческое общество (РИО) во главе с Сергеем Нарышкиным и Российское военно-историческое общество (РВИО) под председательством Владимира Мединского.

Выбор персоналий, возглавивших новые структуры (претендующие на преемственность с одноименными императорскими обществами), не оставлял сомнений в том, что речь шла об инстанциях, действующих в интересах верховной власти.

Сергей Нарышкин, в разное время руководивший Администрацией президента, Госдумой и Службой внешней разведки (и сегодня являющийся членом Совбеза), – один из ближайших к Путину людей, связанный с ним почти полувековым знакомством. Экс-министр культуры Владимир Мединский является помощником и, как считается, главным консультантом российского президента в области истории.

При этом научные заслуги обоих – более чем сомнительны. Нарышкин – выпускник Высшей школы КГБ, защитивший компилятивную диссертацию по экономике. Мединский – автор множества работ по истории, научная ценность которых оспаривалась специалистами. Обвинения Мединского в плагиате в своё время привели к громкому скандалу и, возможно, повлияли на его отставку с поста министра. 

«Создание РИО и РВО было попыткой организовать лояльную часть историков, заставить их маршировать дружными рядами и бежать, задрав штаны, за Администрацией президента, – иронизирует Кудюкин. – Сегодня это официозные структуры, обладающие ресурсами, которых нет у историков, занимающих независимую позицию».

«Оба эти общества, возглавляемые действующими политиками и идеологами, указывают на инструментализацию истории политикой», – соглашается Будрайтскис.

В 2013-м Путин поручил РИО разработать единый учебник, излагающий «каноническую» версию отечественной истории. Однако он так и не появился.

«Попытки выработать единые критерии провалились. От единого учебника истории отказались, потому что очень сложно выстроить цельный нарратив. Например, как совместить одобрение сталинизма и [осуждение] сталинских репрессий против РПЦ? Или нарратив Мединского о том, что и белые, и красные – герои, лучшие сыны отечества с более “про-белым” путинским нарративом о Ленине, заложившем мину под российское государство? В итоге ничего похожего на “Краткий курс истории ВКП(б)” так и не появилось. Историческая политика сводится к тому, чтобы “неудобное” прошлое затушевывать и посыпать пылью», – считает педагог.

Однако неудачи в деле историописания не помешали властям преследовать тех, кто, по их мнению, покушается на сакральные исторические сюжеты. Сразу после захвата Крыма Дума криминализовала «реабилитацию нацизма», под которой понимается не только оправдание преступлений национал-социализма, но и распространение «заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны». Настолько растяжимая формулировка не могла не привести к злоупотреблениям.

В 2020-м в обновлённую конституцию вписали запрет на «умаление значения подвига народа при защите Отечества» и необходимость защиты «исторической правды» (понятие, поставившее в тупик многих юристов).  

Тогда же федеральный образовательный стандарт потребовал от учащихся «уметь защищать историческую правду». «Историческая правда не написана, но её уже нужно защищать», – недоумевает Александр Кондрашев. 

Проще всего отыскать «историческую правду» в последних двадцати годах российского прошлого – для этого достаточно лишь одобрять все решения президента. Если раньше школьные учителя, как правило, уделяли мало внимания новейшему периоду истории, то сегодня именно он выходит на первый план.

Апогеем тенденции стал федеральный государственный образовательный стандарт 2022 года для 10-11 классов, в который включили «понимание причин и следствий распада СССР, возрождения Российской Федерации как мировой державы, воссоединения Крыма с Россией, специальной военной операции на Украине».

«Новейшая история – самая волатильная часть [школьной программы], которая чаще всего переписывается. Раньше обычным делом было дойти до Брежнева и закончить учебный год. Сейчас ситуация изменилась. Весь одиннадцатый класс выделен на период после Великой Отечественной войны. Это – сфера активного приложения государственных усилий и попытка историзировать то, что еще не историзировалось», – отмечает учитель.

Станет ли история гражданской религией?

Власти пытаются превратить историю в идеологическую дисциплину, задачей которой станет «научное» обоснование текущей политики, а её преподавание – в орудие индоктринации молодежи, считает Павел Кудюкин.

По его мнению, состоявшаяся 4 ноября встреча Путина с историками и представителями традиционных религий, во время которой академические начальники соревновались в раболепии, явно на это намекает.

«Замечательно само соседство историков и представителей традиционных религий. Историю пытаются сделать дополнительной гражданской религией», – убежден учёный и профсоюзный лидер.

Значительное увеличение часов на изучение истории в школах и вузах станет приятной новостью для выпускников истфаков (которым обычно трудно найти работу по специальности). С другой стороны, усиление идеологического давления на исследователей и педагогов ухудшит и без того не слишком комфортные условия для научного творчества и преподавания.

«Профессиональные историки будут продолжать работать, но работать им будет намного сложнее. Выход за навязанные официальные рамки будет приводить к санкциям, например, отказам рекомендовать к публикации те или иные работы или увольнениям. Гонения на историков уже начались», – отмечает Кудюкин.

Пожалуй, самый скандальный случай такого рода – увольнение Татьяны Таировой-Яковлевой, крупнейшей в России специалистки по истории Украины XVII-XVIII веков и соавтора монументальной «Истории Украины». В июне учёную уволили из СПбГУ после того, как она записала антивоенное обращение на YouTube.

Александр Кондрашев сомневается в том, что государство преуспеет в деле «супер-идеологизации» истории. По его мнению, этому мешает эклектичность воззрений российской элиты, сочетающих взаимоисключающие элементы. К тому же власти едва ли заинтересованы в том, чтобы привлекать внимание населения к истории, в которой можно почерпнуть аргументы не только для казенного патриотизма, но и для протеста.   

«Пока люди ничего не знают об истории, им легко навязать дикие идеологемы о том, что никакого украинского государства или украинского языка не существует. Но после речей Путина у людей пробуждается собственный интерес к истории. Они начинают вытаскивать факты [и интерпретировать их по-своему]. Чем больше государство будет упирать на важность истории, тем больше это будет порождать дискуссий», – надеется педагог. 

Так или иначе, война и тоталитарный дрейф российского государства ставят вопрос о роли интеллектуалов в легитимации агрессии, а также о преодолении токсичного наследия имперской историографии после того, как путинский режим рано или поздно канет в Лету.      

«Историки несут прямую ответственность, потому что история в ее имперском варианте практически превратилась в основание политики. И происходит это, по меньшей мере, на протяжении последнего десятилетия», – убеждён Илья Будрайтскис.

По мнению эксперта, демократизация страны должна привести и к демократизации истории, то есть к признанию её главным субъектом народа, а не государства и его элит.