Эти алюминиевые ангары предназначались для хранения садового инвентаря, куда можно что-то положить и долго не вспоминать об этом. И вот на протяжении более 20 лет эти продолговатые бочкообразные сооружения служат домом для всеми позабытой группы беженцев.

Эти люди – русские по национальности, бежавшие от гражданской войны в Таджикистане в страну, которой, как они думали, они нужны. И вот в импровизированных прибежищах на заросшем поле под городком Борисоглебск, что в 600 км к югу от Москвы, до сих пор живут около 300 беженцев.

Вскоре после того, как во время гражданской войны в Таджикистане 1992-97 годов Сергей Капунин лишился крыши над головой, он решил бежать из страны, прихватив жену и троих детей. «Мы уехали из страны ради детей. Мы ехали в товарных вагонах. Весь поезд был забит такими же беженцами. Целый месяц мы ждали отправления, потому что железнодорожные пути были разбиты, и не было составов», – рассказал он EurasiaNet.org.

В поселке, где живут беженцы, нет газа, нет уличного освещения. Воду можно набирать у колонки на улице лишь два часа в сутки. Дома обогреваются электричеством, что является необычным для России, потому что дорого.

Прежде на этом поле с металлическими «бочками», как люди называют свои дома, проживало более 300 семей с похожей на Купуниных историей. В течение нескольких лет после приезда большинство получило от государства квартиры, перебравшись из своих временных прибежищ, которые стали потихоньку ветшать, придав поселению его нынешний заброшенный, постапокалиптический вид.

Оставшимся 27 семьям, запутавшимся в бюрократических проволочках, не повезло. Так, например, Сергей Капунин вовремя не возобновил свой статус беженца, подлежащий перерегистрации каждые три месяца. Теперь, не имея нужных документов, он не может надеяться на получение помощи от государства.

Этот человек никогда бы не уехал из Таджикистана, если бы не война, ставшая одним из последствий распада СССР. В те дни, даже на закате социализма, государство обеспечивало своим гражданам вполне комфортное существование: «Мы только что получили от государства большую четырехкомнатную квартиру как многодетная семья. Детский сад и школа были рядом с домом. У нас даже не было времени продать квартиру».

Сергей Капунин и его соседи приехали в Россию вместе. Все они являлись сотрудниками одного и того же строительно-конструкторского кооператива ХОКО, созданного в последние годы советской власти при душанбинском Выставочном центре, рассказывает один из основателей ХОКО и поселка Борис Краснов. По мере погружения Таджикистана в хаос в начале 1990-х годов начали нарастать антироссийские настроения, и многие из русских по национальности сотрудников кооператива выехали из республики в Борисоглебск, где организация закупала вышеупомянутые полукруглые ангары.

Первые несколько лет сотрудники ХОКО перебивались случайными заработками и занимались кустарным промыслом, а сам кооператив переориентировался на оказание помощи беженцам. Вплоть до 1996 года миграционная служба РФ им помогала, а затем, по словам Бориса Краснова, соответствующие функции были переданы в ведение МВД, и помощь прекратилась. «Мы чувствовали руку помощи со стороны государства. Миграционная служба помогла нам устроиться и зарегистрировала нас как беженцев. Затем эти функции были переданы МВД», – рассказал Борис Краснов EurasiaNet.org. И помощь как отрезало.

Ольга Васильева заведовала в ХОКО кадрами. Ее покойный супруг работал в компании шофером. Когда они прибыли в Россию – бросив квартиру и потратив на переезд все свои накопления – ее сыновья отслужили в армии и получили гражданство. В какой-то момент времени она забыла возобновить свой статус беженца и тоже лишилась его. «Он был просрочен всего на месяц, но мне не удалось доказать иммиграционным властям, что это было вызвано серьезными причинами», – объясняет женщина.

Ольге Васильевой и ей подобным остается только надеяться на неповоротливое бюрократическое российское государство.

«Мы сумели помочь 300 семьям получить жилье. Но осталось еще 27 семей, не имеющих документов, – говорит соучредитель ХОКО Борис Краснов. – Мы не знаем, что с ними делать. Мы можем писать официальные письма, платить за них налоги, но мы не можем переделать государство».